Шахмагонов Н.Ф Из книги «Я родился на Советской Земле»

 

Говорят, что болезни нам, как гостинцы с неба. Это выражение принадлежит преподобному Серафиму Вырицкому.

Ну что, бывает и такое. Просто мы никогда не задумываемся, отчего посещают нас болезни. А между тем заповедано Создателем, что болезни за грехи даются, да ещё для того, чтобы остановить нас от неправедных поступков или уберечь от беды. Словом, не просто так человек заболевает.

Примеры? Каждый может, наверное, поразмыслив, найти и свои примеры. Я же расскажу, что происходило со мной, причём, происходило не однажды. Только далеко не с первого раза понял я, почему это вдруг подвергаюсь этаким напастям.

В августе 1999 года я отдыхал в Центральном военном доме отдыха «Подмосковье». В ту пору, начиная с 1989 года, я никуда, по существу, и не брал путёвок, кроме этого дома отдыха. Был раза два в Сочи, но не по путёвке, а так, по дружбе. Просто в санатории (невоенном) был заместителем генерального директора мой старый добрый приятель. Он когда-то служил заместителем по политической начальника Пятигорского военного санатория, затем Сочинского военного санатория имени Ворошилова. Ну а после увольнения в запас стал заместителем генерального директора санатория, расположенного в двух шагах от Морского вокзала и знаменитой гостиницы «Москва». Это, по существу, самый центр Сочи. Впрочем, о тех поездках разговор особый. Вернёмся в «Подмосковье».

Так вот, стоял август-месяц 1999 года. Погода была для отдыха отличная.

Как-то под вечер мне позвонил хороший мой товарищ Гена Нестеренко… Это он для меня Гена, а вообще-то, к тому времени давно уж полковник, причём за спиной Московское высшее общевойсковое командное училище, академия имени Фрунзе и Военная академия Генерального Штаба.

Подружились же мы том же доме отдыха ещё в середине девяностых. Вместе ходили на дискотеки, ездили в бассейн Дома отдыха МВД «Берёзовая роща», который в ту пору возглавлял его родственник. Словом, просьба Геннадия для меня кое-что значила. А попросил он помочь разместиться в «Подмосковье» его знакомой или знакомой его мамы – женщина была старше Геннадия. Она собиралась на отдых с сыном, который учился в старших классах школы.

Я не только договорился о размещении, но и сам съездил за ними в Мытищи, тем более, до этого Подмосковного города, расположенного в так называемой «зелёной зоне», рукой подать.

Был у меня в то время огромный «Ниссан-Цедрик». Машина представительского класса, но 1982 года выпуска, а потому от «представительства» остались только разные кнопки, приводящие в работу стеклоподъёмники и прочие приборы, да отделанные деревом некоторые части салона. Но машина сама по себе была довольно крепкой.

Когда брал её, рассказали мне, что приобрёл её ещё в восьмидесятые в Японии какой-то наш учёный. Привёз в Россию, но вскоре полетела автоматика, компьютерная система управления, а потому машина надолго встала. Поставили её задом в бокс, а передок был открыт ветрам, дождям, снегам и прочим капризам погоды.

За рулём я уже после неприятностей постигших меня двумя годами раньше (о них тоже пойдёт речь, но позднее) освоился. Забрал эту женщину с сыном. Привёз. Разместил.

На прощанье она протянула визитку и сказала, что работает в каком-то очень престижном НИИ, где лечат глаза. Визитку взял, но даже в памяти не отложилось тогда название института. Её институт был на Пироговке… Это уж позднее мне довелось достаточно хорошо с ним познакомиться… Впрочем, опять я несколько забегаю вперёд.

Визитку-то взял, да и то, чтоб не обидеть. Ну и тут же сказал, что зрение у меня «единица» и глазные дела никогда не беспокоили. Она на это ответила, что всё в жизни бывает, может ещё и пригодится визитка. И повторила, что, институт особый. Непросто в него попасть.

Несколько раз я её видел во время отдыха, как-то разговорились о моём приятеле – единственная тема, но тема вечная. Эта женщина прекрасно знала и его самого, и его маму, знала и о том, что мама Геннадия сильно переживает: никак не хотел заводить семью наш молодой полковник, ну, ни в какую. Предметом же подтруниваний над ним было то, что он, несмотря на ток лет, повторял одно и тоже – твердил, что женится только на восемнадцатилетней девушке и не старше.

Лето закончилось, прошла осень. Я в то время писал много и выпускал небольшие малоформатные брошюрки, посвящённые великим деятелям прошлого. Пришла мысль написать и об Императоре Николае Втором. Да вот беда – литература, которая попала в руки раньше другой, была сплошь хулительная, несмотря на то, что некоторые авторы вызывали доверие. Даже авторы из Института военной истории были среди них. Да и в архивах оказалась полная неразбериха, и воспоминания современников давали либо ложное представление о Государе, либо представляли калейдоскоп, который запутывал ещё более. А ведь уже прошла кампания и по канонизации, и по перезахоронению останков, правда, неизвестно чьих.

Я же пошёл по ложному следу, поверил наветам, ловко составленным, и даже стал на встречах с читателями высказывать нелицеприятные отзывы о Государе. Тогда я ещё не ведал то, чему учил в своё время Святитель Дмитрий Ростовский. Он прямо указывал, что хула на Царя – Помазанника Божьего есть хула на Господа: «Как человек по душе своей есть образ и подобие Божие, так и Христос Господень помазанник Божий, по своему Царскому сану есть образ и подобие Христа Господа. Христос Господь первенствует на Небесах, в церкви торжествующей, Христос же Господень по благости и милости Христа Небесного предводительствует на земле в Церкви Воинствующей».

Не всем нравился мой подход, но я всегда шёл наперекор устоявшимся мнениям, что практически всегда было оправдано, ибо восстанавливал поистине добрые имена оклеветанных Государей, государственных деятелей, полководцев. Но в данном случае я напротив, развивал то, что писали хулители Государя.

В декабре, когда я «размахался шашкой» уж совсем не в меру, неожиданно стал слезиться глаз, причём без всяких причин – ни простуды не было, ни особой уж такой переработки за пишущей машинкой. Компьютером я в то время не пользовался, печатал свои труды на пишущей машинке.

Глаз не только слезился – он начал болеть и терять остроту зрения. Появилось какое-то непонятное зерно. Но я терпел, сколь мог. Наконец пошёл не в свою военную поликлинику, а в участковую. Смотрели поочерёдно все глазники. Мерили глазное давление и разводили руками. Всё было как будто в норме, в полном порядке, но глаз продолжал болеть, и видел я всё хуже и хуже. Симптомов каких-то серьёзных заболеваний, однако, не наблюдалось. Особенно беспокоило зерно… А боли в глазу, между тем, усиливались. Да и слезился он всё больше и больше.

Я же продолжал, как прежде много работать и проводить встречи с читателями, что делать становилось всё сложнее. Много встреч было в период зимних школьных каникул. Иногда три, а однажды даже четыре в день. Как-то выдерживал.

Ну и после всех праздников опять отправился в поликлинику, но ничего нового мне не сказали, хотя видел больным глазом весьма скверно. И вот в конце января на своём творческом вечере в Культурном центре погранвойск на Яузском бульваре вынужден был выступать в тёмных очках. Не слишком красиво выглядел – глаз так сильно слезился, что приходилось подкладывать марлевые тампоны.

Утром я достал визитку той женщины, которую в августе размещал в доме отдыха, и позвонил. Дотянул, как говорится, до последнего – глаз уже не видел.

Выслушав мои жалобы, женщина сразу велела приехать. Сын повёз меня в институт. Глаз болел – всё было, как в тумане… Как в тумане оформляли медицинскую карту, пропуск, поднимались на какой-то довольно высокий этаж. Здание было стандартной псевдоархитектуры. Неуклюжая высокая коробка с уже потемневшими от пыли и грязи огромными окнами. Такие «небоскрёбы» сверкают только сразу после постройки, но потом чернеют, ибо помыть их дело далеко не простое и дорогостоящее. А откуда на всё это деньги при демократии? При демократии государственные деньги превращаются карманные для узкого круга зарвавшихся человекообразных особей.

Знакомая моя оказалась медсестрой при молодом талантливом враче, очень общительном, разговорчивом и, не боюсь этого слова высококультурном, что огромная редкость в демократической медицине, основу которой теперь уж составляют выходцы из эпохи ельцинизма и плутократии.

Врач и медсестра сразу взялись за меня. Мазки из глаза, анализ крови – это немедленно, чтобы в лаборатории уже работали. Потом усадили за какой-то аппарат и велели смотреть в окуляры, но я ничего не увидел – та же темнота. Сажали в кресла, наводили тонкие лучи в глаз, светили чуть ли не прожектором – я не реагировал. Я даже не видел разницы, между тем, когда направляли свет лампы и когда его выключали.

– Я подозреваю, в чём дело, я подозреваю, – постоянно повторял врач: – Но… Дождёмся анализов. Не буду брать на себя слишком много…

Наконец, были готовы анализы. Тут необходимо уточнить, что подобные анализы на тот момент времени, а это было начало 2000 года, делались у нас в России, только в одном этом институте.

И вот ответ – опасный вид глазного герпеса. О подобном я, признаться, и не слышал. А ведь врач догадался ещё до получения анализа, хотя заболевание действительно было крайне редким и непонятно, как появляющимся.

Откуда он только мог взяться? Этот вопрос не только меня волновал. Врач даже стал расспрашивать об основном заболевании. Он пытался выяснить, давно ли я проверялся и не рецидив ли это…

Хоть и не проверялся – отверг я все подозрения. Сразу скажу, почему не проверялся. Через год, осенью 1998, был у онколога в военной поликлинике, и он убедил поехать на серьёзное исследование (томография, кажется). Положили в этакую штуку, которая мне напомнила охотничьи засады на уток. Пол и полукруг из фанеры. Это всё укладывалось в зарослях камыша, и охотник был не виден. Ну а здесь, разумеется, не фанера, а масса приборов, да каких! Четыре часа «ехал» я под этими сводами по сантиметру… Кости болели, спина болела. Едва дождался, едва встал и спросил: «Зачем?»

– Надо было исследовать, не осталось ли что где-то в костях.

– Ну и?

– Всё чисто!

– А если бы нашли что-то?

Руками развели:

– Лечили бы?

Молчание.

– И верите, что вылечили бы?

В ответ тот же жест. Тогда сказал им:

– Я вам, конечно, очень благодарен, но больше никаких проверок. Я знаю, почему со мной это случилось. Постараюсь более не ошибаться, ну а если ошибусь, вы меня не спасёте…

В глазном институте, конечно, это всё объяснять не стал.

Предложили лечь на больничную койку – но после трёх с половиной месяцев в Бурденко в 1997-м, которые ещё были свежи в памяти, не согласился. Ни за какие коврижки в больничную палату не лёг.

Пришлось через день ездить на уколы. А у меня как раз в разгаре путёвка была. Впрочем, в 2000-м путёвки ещё были очень дёшевы. Зачем прекращать? Можно было какой-то день и пропустить. От дома было вдвое ближе, но я редко ночевал дома, а ездил из «Подмосковья». Сын водил меня за руку всюду. Его пришлось забрать с третьего курса с третьего курса Московского высшего общевойскового командного училища, поскольку я выпал на время из трудовой деятельности. Пенсия же у военных, даже в звании полковника, при ельциноидах была никакой – я получал её раз в полгода, и этого хватало, чтобы за квартиру заплатить, но только за пару месяцев.

Вот я и сказал в училище, что приходится забрать из училища, поскольку при ельциноидах не каждая российская семья может позволить себе роскошь содержать офицера.

Сын поступил сначала в Литературный институт, но потом перешёл на вечерний в автодорожный. Ну и работал.

Через день мне делали уколы – три укола вокруг глаза. Кроме того прописали массу капель. Бесконечные капли строго по расписанию. Сын всё это исполнял в точности. Лечили бесплатно – единственно, что я мог, так подарить книги, да иногда подсунуть вместе с ними коробку конфет медсестре, а врачу коньяк, да и то не часто. Принимали по дружески. Это редкость. Правда, мы постоянно разговаривали о моём приятеле, большом чудаке. Он так и не был женат, ни 33, ни позже – в 35, ни когда перевалило за 40. И по-прежнему грезил 18-летними. Но парень славный, добрый – вреда никому не делал. Напротив, когда собирались в доме отдыха – всё выкладывал на стол, а привозил с собой столько, что холодильник ре вмещал.

Лечение моё продолжалось. Постепенно глаз стал что-то различать. Начал лечиться в конце января, но ещё и в марте делали уколы. Наконец, уколы отменили. Ездил просто на проверку через определённое время. Долго пил таблетки…

Ну а пока шло лечение, появился у меня один читатель, который оставил свой телефон в Русском вестнике, чтобы я, если сочту нужным, позвонил ему. Он-то и снабдил меня совершенно иной литературой о Николае Втором, причём вполне заслуживающей доверие и такой, в которую я сразу поверил – сердцем поверил.

На майские праздники я ездил в Дивеево, окунулся в Серафимов источник. Когда ехали назад поразился. Читал без очков. А то ведь после завершения лечения мне очки прописали! Причём уровень зрения разный оказался. Не поражённый глаз тоже стал хуже видеть. Пришлось привыкать к очкам. Дальнозоркость открылась. Вот тебе и единица зрения!

Читал в машине без очков после Дивеево, но потом уже в Москве тот молодой человек, который и литературой меня снабдил и в Дивеево гидом был, остался у меня поужинать, и набожность его при виде бутылки коньяка исчезла. Сын выпивать не стал, ушёл спать – устал за рулём. Ну а мы сели за стол. Я то думал, поскольку этот парень верующий, выпьем по рюмочке. Так нет – оказался обычным на проверку… Пока бутылка не закончилась из-за стола не встал. А я наутро открыл книгу, и снова надел очки.

Потом несколько раз повторялись рецидивы, причём, когда я ошибался в своих исследованиях. Но уже быстрее лечили. Глаза чередовались… То один, то другой. Теперь уж не припомню, когда прекратились. Лет восемь назад.

Я ещё успел спасти глаза одной больной с участка моей жены. Жена рассказала, что с девушкой мучаются глазники – не поймут, что с глазами. Я отдал все оставшиеся лекарства, заявив, что мне больше не понадобятся, хотя до этого держал на всякий случай, к примеру, Полудан. Позвонил в институт и попросил разрешения дать телефон. Там вылечили. Больше случаев с герпесом таким у кого-то не знаю. А рецидивов действительно больше не было и лекарства, как и сказал я, отдавая их, не понадобились.

© Н.Ф Шахмагонов