Дом отдыха. ПОСТИЖЕНИЕ ЛЮБВИ

Дмитрий Николаевич Теремрин приехал в дом отдыха под вечер, быстро разместился в номере, и, прежде чем отправиться на прогулку, открыл ящик письменного стола, чтобы положить блокнот с зарисовками. В ящике лежал пакет. Поначалу Теремрин подумал, что его забыл предыдущий отдыхающий, но потом вспомнил, что вселился в номер после ремонта. Неужели же коридорные не заметили.

Пакет был не запечатан. Из него, словно специально, торчали листки, исписанные аккуратным почерком. Привлекли внимание первые строки:
«Время нашего знакомства исчислялось днями. Чудо… Я давно уже так не увлекался…

В тот день спешил на свидание с предметом старого и всё ещё как-то вяло тянувшегося романа. И вдруг встреча, почти случайная. Я заходил за дочкой в музыкальную школу и там увидел ЕЁ.
Подруги поздравляли её с днём рождения, она взяла какой-то свёрток, повернулась, чтобы положить на стол, слегка изогнулась, и я увидел столько изящества, гармонии, я увидел столько грации в этом движении, что всё это буквально впечаталось в моё сознание сразу и как выяснилось потом – на долгие годы.

И я произнёс, обращаясь к НЕЙ:
– Не знал, не знал… подарок за мной… Необычный подарок.
– Наши глаза встретились.

– Что вы?! – проговорила ОНА, смущённо: – Не нужно. Зачем?
– Да, да, да! Причём, необычный подарок, – твёрдо заявил я и поспешно вышел из комнаты.
В этот день я рассеянно слушал о том, что говорила дочь о школе, как рассказывала о каких-то своих маленьких, но очень важных делах, о разученной только что новой песенке.

Я же думал о той, которую только что увидел, и даже не спросил имени – не успел. Всё произошло мгновенно.
Я решил подписать ЕЙ свою книгу, причём книгу о любви… И не просто о любви. Только что вышел в свет мой сборник стихов. Безошибочный приём! Подаренная автором книга, да ещё про любовь располагает к размышлениям, должна расположить.

Мне ещё нужно было побывать в журнале, где часто печатался, а потом идти на свидание. В кармане у меня лежали ключи от квартиры приятеля, а, следовательно, ожидали приятные развлечения. Нельзя сказать, чтобы я очень спешил на подобные встречи, но они стали регулярными, размеренными и привычными, сделались неотъемлемой частью жизни.

Человек всегда стремится получить то, чего не хватает в семье. Мне, видно, тоже чего-то не хватало, или так казалось тогда. Тем не менее, ещё накануне я думал о той встрече действительно, как о чём-то приятном.
И вот теперь, спустя совсем немного времени случилось событие, пронзившее меня, мои чувства и мысли – я уже как-то равнодушно размышлял о предстоящем.

В редакции пришлось задержаться. Я поглядывал на часы, но не нервничал, как прежде, боясь опоздать, а совершенно безразлично наблюдал за тем, как стрелки часов отсчитывают последний отрезок времени до намеченного часа. Я уже опаздывал, но по-прежнему не торопился. Пробежали ещё минуты, и я уже опоздал, но и это не взволновало меня. Тем не менее, я всё же отправился на условленное место. Зачем?

Было ясно, что уже опоздал. Потом вернул ключи товарищу, поблагодарил и сказал, что вряд ли они скоро понадобятся. Почему так сказал? Ведь каждое новое знакомство в итоге своём приводит к одному и тому же результату, хоть и различному по своему значению, по важности для каждого. И всё же результат один. Но в данном случае я почему-то не слишком надеялся на скорый результат, хотя для себя уже выбор сделал – недаром опоздал на свидание.

Выбор-то выбором… Но как подступиться к предмету этого своего выбора, совсем не представлял. Я не знал, с чего начать разговор, как назначить встречу? Да и не сразу попал в школу, а лишь спустя несколько дней – и вот тогда вручил книгу с тёплой, содержащий весьма осторожный намёк, но ни к чему не обязывающей подписью.

ОНА была в восторге:

– Как, вы писатель?
И тут же прочла четверостишие, раскрыв наугад:
…Мне всё чудится: знаю тебя я давно,

И с тобою в мечтах я повенчан,
Неужели мне лучшую встретить дано
Из созвездья Тургеневских Женщин…

– Это кому же посвящено? – спросила ОНА с игривым прищуром.
– Пока никому… Но возможно я писал о ВАС, предрекая встречу. Ведь каждый поэт немножечко пророк…
– Вы меня интригуете… Так сразу…

Удивительное это дело – подпись автора. Авторов книг сейчас хоть пруд пруди, хотя писателей нет совсем. Тем не менее, человеку, впервые встречающемуся с тем, чьё имя стоит на обложке книги, всегда интересно, удивительно, необычно.

Первые мимолётные встречи всё в той же школе, где ОНА учила детей музыке, ничего мне не дали. Я под разными предлогами задерживался там, чтобы как-то с НЕЙ поговорить, я придумывал множество предлогов, я даже
выступал перед учениками с беседами на поэтические темы – ведь многие из них мечтали стать композиторами. Я рассказывал ученикам, но говорил для НЕЁ. Я ловил ЕЁ внимательный взгляд, я ощущал неподдельный интерес к тому, что рассказывал.

Я много выступал и много видел слушателей, заинтересованных и безразличных, внимательных и невнимательных. ОНА умела слушать как-то по-особенному – всей душой. ОНА не спускала глаз с меня и словно повторяла в мыслях то, что я говорил. Иногда даже кивала головой в такт моим словам, и в этот момент, казалось, одними губами ОНА повторяет мои слова. ОНА сидела возле окна и смотрела на меня, а я, прохаживаясь по классу, нет-нет да поглядывал на

НЕЁ украдкой. И всё более манило меня ЕЁ милое личика с улыбкой, которая иногда становилась озорной. Всё более притягивали кудряшки и собранные в пучок волосы с вплетённым в них зелёным бантиком.
Когда я смотрел на неё, как-то очень тепло становилось на сердце и хотелось говорить ещё ярче, рассказывать ещё интереснее – недаром под взглядом любимой женщины появляются у человека неведомые силы, проявляется особенное красноречие.

Но как же, как перенести наши встречи за пределы школы?
Удивительно, что я думал об этом словно о чём-то несбыточном. Казалось бы, чего проще – назначить свидание, да и всё. Но… это представлялось делом невероятно трудным, почти невозможным. Как переступить грань, которую прежде не раз переступал легко и просто? Сейчас всё представлялось не таким, как раньше. Просто казалось, что вот предложу сейчас встречу и разорву ту хрупкую ниточку, которая едва протянулась между нами. Глазами мы уже говорили друг другу много больше, чем решались сказать словами.

Я искал и думал, думал и искал.

Наконец, я даже пригласил весь ЕЁ класс на интересный литературный вечер. На том вечере впервые сел с нею рядом. Сидели молча, слушали, что говорили выступающие, а точнее, слушала ОНА – я ничего не слушал и не слышал. Близость ЕЁ волновала и будоражила меня, мысли путались.

Мы вышли на улицу, остановились у подъезда. ОНА сказала несколько слов школьникам и вдруг подошла ко мне и крепко взяла под руку…

…А потом я затевал разные встречи, чтобы только видеть ЕЁ. Мы проводили поэтические вечера, мы собирались, чтобы попеть песни, сочинённые моими друзьями и знакомыми.
И однажды ОНА, сильно смущаясь, взяла гитару и сказала, что хочет спеть песню на мои стихи, которые ЕЙ очень понравились…
И запела…

Заключительные слова были трогательны… ОНА пела, и по щеке катилась слеза… ОНА пела так, что у меня тоже защипало в глазах:
И гаснет на устах печальная молитва,
И слышит только Бог тоску в моих стихах!

 

Тогда же я пытался начать поэму о НЕЙ, но… что-то не получалось. Впрочем, так уж выходило, что всеми своими значительными (на мой взгляд) стихотворениями и поэмами о любви отмечены завершения моих романов. Получалось, что «выписавшись» по данной теме полностью, я как бы выплёскивал из себя чувство, как бы разряжался – всё, что было в сердце, уходило в бумагу, а дальше в реальном мире оставалась лишь пустота.

Мне не хотелось, чтобы это случилось теперь. Но я не знал, отчего так сильно тянет к чистому листу бумаги. Всё начиналось необычно. И необычность эта заставляла меня волноваться: нет, не тревожило, а именно волновало сердце. Постепенно мне удалось сузить круг участников наших встреч, но долго ещё не удавалось найти причину, чтобы встретиться с НЕЮ наедине.

Прошёл месяц, а мы ещё даже ни разу не поцеловались – так ведь нам-то уже не 15 лет… В зрелом возрасте всё происходит значительно быстрее, особенно когда тебе за сорок, а ей тридцать пять. ОНА была моложе на десяток лет.
Отличная разница – отличная для тех лет! Впрочем, дело даже не в этом. В НЕЙ сохранился девичий задор, сохранилось озорство, которое редко встречается в наш безумный век.

Впрочем, мы были в значительной степени людьми иного времени, времени доперестроечного, когда ещё существовали иные естественные идеалы, когда существовали понятия о чести и достоинстве, когда всё измерялось не только не долларом, но даже и не рублём…

Но уже тогда такие как ОНА женщины, были редкостью. Вот так как-то сразу я стал думать о НЕЙ, как о человеке со сложившимися нравственными нормами, с твёрдыми, устоявшимися нормами, с твёрдыми, устоявшимися взглядами и привычками.

Долгое время ОНА без стеснения рассказывала о реакции мужа на ЕЁ увлечения литературой, на попытки писать песни.
– Мой говорит: «Ну, мать, ты скоро совсем композиторшей станешь».
«Неужели ОНА не понимает, – думал я, – что всё это просто прелюдия к тому, что я задумал?»
А собственно, что я задумал? Как ответить на этот вопрос?

Я женат, у меня дети… ОНА замужем. И тоже дети…
Как ЕЙ объяснить, что мне нужно, если и сам ещё толком не знаю, что хочу? Да, я привык к своему ритму жизни. Семья семьей, но обязательно любовница – одна на какой-то определённый период, иногда короткий, но яркий и насыщенный, иногда длинный и довольно спокойный. Однажды весь роман продолжался ровно два месяца, причём, всё началось с близости в первый день.

Потом были приключения самые разнообразные, путешествия яркие, встречи горячие. И весьма романтичное завершение. Я поставил точку в романе вместе с точкой, поставленной в большом стихотворении о нём! То стихотворение я написал в последнюю ночь встречи, причём накрутил всё так, что поверил во многие из того, чего не было..

Но там с первых минут было всё ясно нам обоим. Едва разомкнулись первые объятия, как я услышал:
– Я знала, что либо сегодня, либо никогда….
Правда, к той встрече мы шли 7 лет, не упуская друг друга из виду, подозревая о взаимной симпатии, но ничего не предпринимая, чтобы как-то реализовать её.

Теперь было иное. В ЕЁ серые школьные будни ворвалось что-то новое, привлекательное. Школа, семья, музыка, отпуск, иногда – театр. И опять школа, семья, музыка… И вдруг, уже не иногда, а постоянно интересные встречи, занимательные беседы – новое, новое, новое… И думал я: вот сейчас откроюсь, скажу, что просто хочу особых, более чем дружеских отношений, и рухнет хрустальный замок, который ОНА уже, наверное, построила в мыслях после первых встреч…

Думала ли ОНА, подозревала ли, что я хочу сделать ЕЁ своей любимой. Собственно, конечно, это не делается, это происходит само собой, но ведь в случае ЕЁ противления, ничего невозможно. Я хотел, чтобы ОНА стала не любовницей, нет, а именно любимой! Любимой с большой буквы, а там уже как судьба положит, уж как выйдет – недаром в песне поётся: «любовница, невеста и жена». Впрочем, конечно, столь далеко мои замыслы не простирались. Меня просто влекло к НЕЙ.

А думать надо было. У НЕЁ семья, и как мне поначалу казалось – семейный покой, ничем ещё не нарушенный. И о муже, и о детях ОНА упоминала довольно часто, причём упоминания о муже были вполне уважительными.
Что будет, если я ворвусь в ЕЁ мир со своей любовью? Нет, наверное, я всё-таки об этом не думал. С той минуты, как увидел ЕЁ, ритм моей жизни уже нарушился. Ни с кем из своих старых знакомых я уже не встречался, да и вообще не помышлял о встречах.

Я думал только о НЕЙ, и по-прежнему не решался разрушить тот воздушный замок, который, как был убеждён, ОНА построила, хранила и лелеяла. Неужели же ОНА не догадывалась, к чему я всё веду? Я ощущал неуверенность, давно забытый трепет, ощущал неловкость, назначая ЕЙ первую встречу наедине, причём в той самой квартире друга, от которой ещё не так давно отказался. Теперь ключ снова лежал у меня в кармане.

Мы встретились на платформе в метро, я был с букетом цветов, а там, дома, уже был накрыт стол с Шампанским. Трепет не проходил, и я удивлялся снова и снова этому своему состоянию. Может, ещё рано, может, тороплю события? Но ведь мы были знакомы уже больше месяца. ОНА же оставалась загадкой.

Мы встретились, и я смущённо объяснил, куда направляемся. За небольшим кухонным столиком мы были совсем рядом – я усадил ЕЁ в уголке и сел, почти касаясь ЕЁ колен. Открыл шампанское. До сих пор мы звали друг друга на «вы», а потому предложил выпить на брудершафт. Нервная дрожь била меня, когда касался ЕЁ губ. Поцелуй показался мне волшебным. Ещё один – второй, и очень долгий третий.

Я не могу вспомнить, о чём говорил тогда, хотя обычно запоминал всё до мельчайших деталей, до отдельных, наиболее значимых фраз. Но в тот момент взволнованное состояние помешало запомнить все детали. ОНА показалась мне в тот вечер особенно яркой, особенно пленительной. Меня будоражили ноги в чёрных колготках, я видел начала пленительных холмиков под чёрным бюстгальтером, видневшимся через разрез кофточки.

ОНА отломила кусочки от плитки шоколада, взяла в рот и сама потянулась ко мне для поцелуя. Мне казалось, что одно неловкое, дерзкое движение и переломится стебелёк какого-то райского цветка, вырастающего на глазах.
Как мне хотелось заключить ЕЁ в объятия, как хотелось! С невероятным трудом подавлял я свои желания. Каких сил стоило мне сохранять спокойствие!

Что-то подсказывало мне, что передо мной не просто женщина, не просто предмет сиюминутного увлечения, не предмет мимолётной страсти. Это что-то загадочное, что-то нестерпимо желанное, что-то выворачивающее наизнанку всю душу. Я опять-таки не помню, что говорил, я радовался, что ОНА не отвергла первых моих попыток сближения, но нестерпимо хотелось идти дальше, хотя и не знал, как это сделать.

Что-то было в НЕЙ столь пленительно загадочным, и одновременно доступным и недоступным. Вот ОНА, рядом, я дотрагиваюсь до НЕЁ, я целую ЕЁ… И не решаюсь двинуться дальше. Повинуясь порыву, я встал на колено и поцеловал ЕЁ ноги, выступающие из-под обтягивающей юбки. Я просто приник к ним губами, держал их в своих руках, а ОНА гладила мою шевелюру, гладила нежно, и от рук

ЕЁ ток пробегал по всему моему телу. Всё казалось волшебным, сказочным, словно бы каким-то нереальным, всё казалось чудным сном. И я боялся пробуждения, но сон продолжался к моему восторгу.
Я до сих пор не назвал ЕЁ имени. И не назову. Придумывать вымышленное не хочу и не могу – с этим именем вошла

ОНА в мою жизнь, ворвалась в душу, заполнила сердце, этим именем я зову её в мыслях и не могу назвать иным. Я пишу истинную вправду, правду и только правду. ОНА узнает
себя, а стоит ли давать возможность узнать другим? Я пишу исповедь перед самим собой, а исповедь – дело личное, деликатное.

И в то же время моя исповедь особенная. Я хочу поделиться тем, как можно любить, обожать, боготворить женщину, как может эта любовь изменить и перевернуть всё в жизни. Итак, любимая моя для рукописи ли, книги ли «ОНА» и только «ОНА». Пусть и остаётся таковой для всех.
Пишу и тревожусь – прежде точки в рассказах означали точки в отношениях. Но не будем торопить время. Точка тоже может быть разной – к чему приведёт сюжет, к чему приведёт жизнь. Сколько крутых поворотов!? Сколько разных эпилогов может быть у одного произведения!

Кем была ОНА мне, кем становится, кем станет?
Увы, героини прежних стихов и поэм становились чужими. Но ведь ещё не было среди них такой, которая могла стать тем, что обозначено в известной песне: «любовница, невеста и жена». Отбросим первое – то, что мне всегда не нравилось. Что останется? Пусть рассудит нас жизнь, пусть решит время. А я отрываюсь от этого отступления и продолжаю свою исповедь любящего, и, быть может, даже любимого…

Не слишком ли самонадеянно считать себя любимым? Пусть читатель рассудит, опираясь на услышанное, а я продолжаю, не желая ничего утаивать, вплоть до самых интимных подробностей.
Правда, одна только правда, кроме лишь нескольких, незначительных деталей, маскирующих место, время действий и, главное, героиню, которая пока ещё не стала тем, кем должна стать, исходя из чисто эмоциональных факторов.

Маскировать же нужно от ищеек, от сереньких тварей, которых, к сожалению, так много вокруг. Так много сплетниц, которые, не гнушаясь, шпионят, чтобы разоблачить, чтобы помешать, нагадить. И одно желание – разрушить то, чему завидуют. Но не всё можно сломать и разбить. Большое, сильное и настоящее превосходит любых ищеек, любых сплетниц.

У нас ещё будет возможность показать их и высмеять в ответ на их потуги совать нос в замочную скважину, чтобы не только посмотреть тайком на любовь, им неведомую, но и попытаться причинить ей зло. И пусть они себя сами узнают, и сами собою «потешатся».

Итак. Я продолжаю.
О чём я пишу? О прошлом? Нет, мысль моя, за которой едва успевает рука, хоть и стремительна, но в какой-то мене необычна. Словно по волшебству, я переживаю сейчас именно то, о чём пишу, словно всё с начала, словно вот сейчас я сижу за маленьким столиком на кухне, взяв для того ключ от квартиры друга, и вижу ЕЁ перед собой, отчего трепещу, как юноша – кадет или курсант – кем был когда-то. С тех пор я не испытывал подобного трепета от всех своих «побед», вместе взятых…

Да, простят меня героини моих прежних произведений. Не они плохи, а я не умел любить так, как люблю теперь… Но люблю ли? Вопрос сложный. Решить это, ответить на него можно одним путём. Есть простой ключик. Если хочешь узнать, любишь ли ты женщину, попробуй сказать ей самые нежные, самые ласковые, самые сокровенные слова.

Наговорить можно с три короба: люблю, обожаю, жить не могу – много известно дежурных слов и выражений. Но не о тех слова и фразах я говорю. Это другие слова и другие фразы. Если сможешь сказать такое, что никогда раньше не говорил, то сам почувствуешь… Ведь при неискренних или не до конца искренних признаниях стыдишься подобных слов. Если внутренне не стыдишься, значит, любишь. Ещё вернее – попробуй это доверить бумаге.

Сегодня, спеша за мыслью своею с зажатой в руке авторучкой, я не чувствую стыда, что адресую именно ЕЙ и только ЕЙ такие слова, которые никогда не ложились с такою лёгкостью в мои стихи, да и были ли они вообще? Срабатывал внутренний тормоз, потому что я стыдился их доверить бумаге. Все слова известны, но их сочетания могут быть разными. Как передать свои чувства не речью, когда действуют тон, горячность, а расположив их в определённом порядке на бумаге? Бумага стерпит всё, но что она потом передаст людям? Смогу ли я?

Итак, ОНА передо мной, передо мной ЕЁ глаза. Какие? Любящие? Озорные? Любопытные? Нет, не совсем так. Они внимательные. Они очень тёплые. Они не восторженные, нет, но они уже близкие к тому, что называется восторгом. Они счастливые. Конечно, это надо видеть! Но как это показать? ЕЁ руки, нежные, мягкие, ЕЁ пальцы в моей шевелюре, очень чуткие.

ЕЁ колени под чёрными колготками – высшая точка наслаждения на этом, именно на этом этапе отношений, когда будущее ещё очень туманно, но полно надежд.
Я решился продолжить свой путь в неизведанное. Я встал и поднял ЕЁ со стула, обняв и прижав к себе. Поцеловал в губы,

ОНА ответила, тесно прильнув ко мне. Я отнёс ЕЁ в другую комнату, где был диван. ОНА не сопротивлялась, но в комнате осторожно освободилась от моих объятий и огляделась. Я усадил ЕЁ с собою рядом, обнял, стал целовать, пытаясь добраться до груди. ОНА не то чтоб сопротивлялась, но осторожно и в то же время настойчиво не давала рукам моим вольничать. Свет я не включал, но казалось мне, что даже в темноте вижу чуть-чуть встревоженный, но не испуганный взгляд.

Провёл рукой по ЕЁ ножке, пытаясь снять сапоги, но ОНА не дала этого сделать. Я положил ЕЁ на диван и слегка навалился сверху, продолжая целовать в губы. Эта борьба, видимо, не была ей неприятной, но ОНА не отступала и не давала мне никаких надежд.

– Зачем это? Не надо… Не надо, – говорила ОНА, но я заставил поцелуями замолчать.
Моя рука упрямо и настойчиво коснулась плеча и начала свой поиск под кофточкой. ОНА вырывалась, стараясь помешать мне, и всё же я почувствовал кончиками пальцев маленький камешек на груди. Я стал нежно теребить его, ожидая реакции.

Мы полулежали на диване – я не был слишком дерзок, я стремился не упустить и не перейти ту грань, переход которой мог навредить тому, что уже начиналось.
– Нет, не надо, не сейчас. Я не могу. Ну, зачем всё это? Почему обязательно это? – повторяла ОНА.
И вдруг я почувствовал дрожь во всём ЕЁ теле. ОНА отстранилась, попросив:

– Подожди, дай отдохнуть.
Я ведь даже не коснулся ничего запретного – только объятия, только ласки. Неужели?..
ОНА встала и оказалась у стены. Глаза ЕЁ были на уровне моих глаз.
– Нет, не сейчас, не могу, не надо.
– Но ты моя?

ОНА молчала.
– Ты будешь моей?
– Да, – прошептала ОНА.
Я устал от своих атак. Осторожно обнял ЕЁ, и мы вернулись на кухню, где в бокалах, наполненных шампанским, кувыркались кусочки шоколада. ОНА как будто бы не была обижена, и в то же время я ощущал некоторую неловкость. В каком состоянии воздушный замок? Что думает ОНА?

Тихо сказал:
– За всё, что между нами произойдёт, и ещё может произойти, я полностью беру ответственность. Полностью за все последствия. Ты должна это знать.
– Я понимаю, – ответила ОНА.
Утром я увидел ЕЁ в школе. ОНА подошла, тепло приласкала мою дочку, похвалила за успехи. Стояла возле меня какая-то новая, не такая как раньше. Румянец волнения, тепло в глазах, мягкий голос. Что-то сказала, я что-то ответил, удивляясь и радуясь перемене в НЕЙ.

ОНА вряд ли осознала сама, что произошло с НЕЙ – вся была наполнена каким-то чудным внутренним светом, таким светом наполняются женщины, которые любят – это свет любви, искренней, чистой, всепобеждающей. Да, так может светиться лицо женщины, сердце которой наполнено большими, светлыми, яркими чувствами – это свет любящей, но не только любящей, это свет любимой и сознающей то, что она любима. Сознание этого возвышает, заставляет расправить плечи, выше поднять голову.

Меняется всё – осанка, походка. И такая женщина уже не ходит – она парит над землёй, парит величаво и гордо, ведь она и любящая и любимая.
Только взаимные чувства, только взаимный восторг и взаимное притяжение могут принести подлинную радость, подлинное счастье.

Я подумал: «ОНА любит. ОНА умеет любить!»
Пробежали в мыслях строчки:
«Дай Бог, чтоб мы в жестоком этом мире
Имели редкий чудный дар любить!»

Теремрин прервал чтение, задумался: «Странно, автор взял строки из моего стихотворения?! Значит, он знает меня? Ведь легко бы мог сам что-что сочинить. Странно?!»
Вспомнил это своё стихотворение:

Не зря нас Бог карает знойным летом,
Во зле и фальши люди стали жить,
Благословен, кто в грозном мире этом
Имеет чудный Божий дар любить.

К добру иль злу путь выбираем сами,
Любовь – к добру, а ненависть – ко злу,
В любви всегда Всевышний будет с нами,
Так обратись, моя родная, в слух,
И ты поймешь: коль запылает пламя,
Мы в Вечный Мир путь проторим сквозь мглу.

Теремрин некоторое время сидел без движения. Он думал о другой необыкновенной женщине, о той, которая встретилась ему и с которой отношения только развивались. Читая рукопись неизвестного автора, случайно (а может не случайно) попавшую к нему в руки, он уже начинал, отчасти, завидовать описанному в ней удивительному чувству, чувству яркому, всепобеждающему.

И он с надеждою подумал, что его может ожидать что-то ещё более сильное, ещё более яркое, потому что, хотя неведомый автор и упоминал несколько раз о духовности отношений, но этой духовности в рукописи пока не было видно. Скорее в ней была описана невероятная по силе всепобеждающая страсть, именно страсть… Любовь! Любовь – это что-то совсем другое.

Он понял это с Татьяной, но… Так всё неожиданно глупо оборвалось. Впрочем, он стал теперь понимать, что, конечно, оборвалось всё совсем не случайно.
Посмотрел на часы. Было уже поздно. И всё-таки он продолжил чтение, отыскав место, где описывалась встреча в школе…

“Мы стояли рядом уже довольно долго. Пора было, вероятно, собираться домой и ЕЙ, да и мне. Но я не мог сделать и шага. И ОНА не спешила. Всё смотрела на меня и говорила мягко и ласково что-то приятное. Я не понимал что, я только слушал ЕЁ голос, который был для меня сейчас дороже самой чудной и совершенной мелодии.
Окрылённым я вышел на улицу. Я верил в будущее, был полон надежд. Надо было срочно повторить встречу, причём как можно быстрее.

…Но очередная встреча оказалась безрезультатной. ОНА шла на ласки, но кроме поцелуев, не позволяла ничего – сразу становилась холоднее, настороженнее и напряжённее, чем в прошлый раз, когда я почувствовал, даже не знаю почему, что ОНА очень, очень и очень подходит мне по темпераменту. В НЕЙ был огонь, а сейчас он, если и не погас, то фитилёк ОНА привернула умышленно.

Снова пили шампанское, снова я пытался добиться чего-то большего, чем поцелуи и снова слышал «не надо», «не могу я».
Что-то очень сильно сдерживало ЕЁ. Я не мог понять что. После этой встречи мы некоторое время не виделись – ОНА ссылалась на занятость.

Отношения наши переживали весьма опасный период и, конечно, двусмысленный. Ведь не было ещё никаких особых признаний, ничего не было. И в то же время меня к НЕЙ уже словно привязала неведомая нить. Разрывать её не хотелось, а продолжения отношений не получалось.
Мог ли я тогда заставить себя забыть ЕЁ? Нет, уже не мог. И потому решил сделать ещё одну попытку.

Не скоро удалось, однако, назначить новую встречу. Наши отношения на всём их протяжении испытывали и взлёты и падения. После первого взлёта – первое падение. Я терпеливо ждал, я был полон решимости добиться того, чего всегда стремится добиться мужчина от женщины, особенно если покорён ею, если чувства его высоки и сильны. Разве возникнет подлинная любовь, если не приведёт она к наивысшей точке отношений, если люди не узнают друг друга полностью, без остатка.

Я был настолько истомлён ожиданием, что понял – случись неудача, не
перенесу более, лучше завершу всё сразу. Вежливо откланяюсь и принесу извинения за причинённые волнения и беспокойства.
Более двух месяцев прошло уже со дня первой нашей встречи, а всё ещё ничего, абсолютно ничего не решилось. А ведь на вопрос: «моя ли?», ответила «да!», но так и не стала моей. Надо было искать повод для встречи. И тут как раз один приятель пригласил меня на свадьбу. Кстати заметил, что у невесты его много подруг, и время проведу более чем весело.

Но я сказал, что приду не один.
…Мы опаздывали, и никак не могли найти цветы.
– Боже мой, я ведь все цветочные точки в метро знаю, – машинально сказал я и тут же услышал глухое, обиженное:
– Иди один, я никуда не пойду.
– Почему?
– Очень много дарил цветов. Мне это не нужно…

Ревность! Боже мой, ревность прорвалась-таки сквозь завесу туч, как долгожданный лучик, обнажила ЕЁ отношение ко мне. Ревность бывает всякой. Иногда она очень приятна, да и ничего в ней страшного нет, если всё в меру. Я поспешил уверить, что цветочные точки знаю не потому, что много дарил цветов… Успокоил…Наконец, мы нашли хороший букет.
В тот вечер что-то незримо продвинулось дальше в наших отношениях. Мы много танцевали – и только друг с другом. Когда обстановка стала вольной, ОНА прижалась ко мне как-то очень по-свойски и очень доверительно. По пути домой не спешили в метро. Прошли одну остановку по улице. Через каждые пять-шесть шагов останавливались и целовались.

Я снова попросил о встрече. Хоть и неловко было звать в ту же квартиру, но я хотел всё довести до логического завершения. Боялся отказа, но отказа не последовало. Была пятница. Выходные отпадали. Встречу назначили на понедельник. Я запомнил эту дату – 28 января!

Я решил твёрдо – если между нами ничего не произойдёт, поставлю точку. Далее надеяться на что-то было просто нелепо. Может быть, чего-то недопонимал, может быть, торопил события? ОНА говорила «зачем это?», «почему нельзя без этого?». Это что же? ОНА за дружеские отношения? Но могут ли быть таковые? Да ОНИ уже и не таковые по определению. Дружеские – значит, без горячих и нежных поцелуев, без весьма откровенных ласок. Дружеские отношения не могут быть на фоне тех пронзительных объятий, которые доводили до трепета, до страсти… Нет, наши отношения уже не были дружескими, но и не стали близкими… Незаконченность, недоговоренность, незавершённость!

С утра был в волнении. Всё боялся, что сорвётся встреча – помешает какой-то пустяк или не пустяк. Решил твёрдо. Не сломлю стойкость – извинюсь за причинённые беспокойства, за свою назойливость, подам пальто, провожу до метро, чинно щёлкну каблуками и откланяюсь навсегда….
И вот опять всё началось по старому сценарию…

Шампанское, объятия, поцелуи… Снова увлёк ЕЁ в комнату, уже в третий раз. И неловко было. Неловкость не проходила, была какая-то дрожь. Я положил её на диван, но она снова не давала даже снять обувь. Полулежала. Конечно, ОНА могла не только сегодня, но уже давно грубо прервать мои попытки – тогда бы я отступил безропотно. Но

ОНА ничего не прерывала. Правда, теперь, на третий раз, это уже не вселяло больших надежд.
Я подумал, что это, вероятно, потому, что не хочет обидеть. Ведь ничего дурного-то я ей не сделал. Ухаживал, стараясь ухаживать красиво, устраивал для НЕЁ всякие встречи, вечера. Наверное, был интересным собеседником.
Сомнения были: прав ли? Не переборщил ли со своей настойчивостью? С другой стороны – если ОНА не готова со мною ни на что, если ОНА ничего не хочет, на что же мне надеяться?

– Ну, зачем же обязательно «это»? Неужели без «этого» нельзя? – повторяла ОНА неоднократно прежде, повторила и теперь.
Я в ответ молчал, не зная, что сказать.
– Я думала: мы будем друзьями. Я хочу, чтобы мы были друзьями.

И тут я вспомнил тот мгновенный лучик свет, что пробился сквозь тучи в виде ревности. Я решил сыграть, причём сыграть безобидно, но, как мне представлялось, действенно.
– Ах, друзьями?! Друзьями быть хорошо, – сказал я, словно бы увидев

выход. – С друзьями можно поделиться, рассказать об увлечениях, о романах, попросить совета. Ты хочешь? Изволь. Вот однажды…

– Нет! – испуганно воскликнула ОНА и закрыла мне рот своей ладошкой.
– Почему же? Ведь сама сказала, что мы друзья…
Ответа не дожидался. Стал целовать ЕЁ, ставшую несколько более податливой. Моя рука скользнула по ЕЁ ноге вверх… И тут снова резкое торможение.

– Не надо, не надо. Я же сказала, что не надо. Ничего не хочу…
Я взял себя в руки, у меня сам собой изменился голос. Вот тот печальный миг, вот тот момент, когда я должен сыграть так, как решил, и гордо щелкнуть каблуками.
– Извини. Если не хочешь, это другое дело. Но, признайся, что тебе мешает? Может быть, последствия летнего романа?

ОНА как-то мельком сказала, что летом отдыхала на море у родственников или знакомых в Гаграх. Правда, никаких намёков на роман в ЕЁ рассказах не было. Но женщины – есть женщины. В этом они едины – спросишь заведомую глупость, да ещё с этакой вольностью – получишь ответный удар. И я его получил:
– Да…
– Ну, что же. Я привык уважать чувства. Если они не перегорели, мне делать нечего.

Встал, вышел в прихожую, взял с вешалки ЕЁ пальто и сказал:
– Пойдём, провожу тебя до метро… Потом вернусь, наведу здесь порядок.
ОНА решительно встала. Ещё несколько мгновений длилось что-то вроде раздражения. Подошла к зеркалу, стала надевать шапку, заправляя под неё непокорные кудряшки, так полюбившиеся мне. Было нестерпимо больно расставаться с ними, со всей ЕЁ ладной и стройной фигурой, с теми первыми признаками близости, с надеждами, с мыслями о НЕЙ. И так хотелось стиснуть ЕЁ в объятиях! Но зачем? Всё напрасно, всё напрасно…

Я не изменил выражения лица. ОНА только теперь начала понимать, что не шучу. Сначала хмурилась, пытаясь справиться с шапкой и умышленно не справляясь с ней. А потом я увидел в зеркале её глаза. Они смеялись. ОНА игриво закусила нижнюю губку и показала мне кончик язычка. Хорошая разрядка после столь сильного напряжения. Я бросил пальто и подхватил её на руки. Прямо в шапке отнёс на диван, положил, быстро снял с НЕЁ сапоги, и ОНА распласталась на диване.

Я поцеловал ЕЁ и уже решительно двинул руку к заветному месту. Там, где заканчивались колготки, рука нащупала ЕЁ трепещущее тело, и опять прильнул губами к ЕЁ губам.
Мы были одеты, что создавало неудобства. Но я боялся останавливаться, боялся сдать уже захваченные позиции. Осторожно запустил руку со спины подо все столь приятно осязаемые преграды, провёл дальше, сдвигая их вниз. ОНА почти лежала на моей ладони. Я едва справлялся с волнением. Ещё не верилось в то, что вот сейчас, в следующий миг не разразится буря.

– Подожди, подожди… Слышишь? Я хочу сказать, – говорила ОНА, – Ну, подожди…
Рука моя на миг замерла, но я снова закрыл губы поцелуем… ОНА была такою близкою уже, но и такою ещё далёкою.
И сейчас у меня замирает сердце, когда пишу эти строки, и сейчас волнуюсь – а вдруг… Словно переживаю все эти удивительные и неповторимые моменты. Мне нужно было отдышаться, унять нервную дрожь, чтобы двинуться дальше.

Нервозность не лучший помощник. Я боялся перегореть до времени – прежде подобных напряжений – и нравственных и физических – испытывать не приходилось.
И вот перед глазами мелькнула частичка тела, чуть смуглого, завораживающего. От одного прикосновения к НЕЙ я уже горел, а сейчас пылал вдвойне, втройне…

ОНА всё ещё повторяла своё «подожди», а, я, напротив, спешил, опасаясь, что снова будет вспышка. Я неловко расстегнул и полуснял свои брюки, одновременно ниже опустив и все её преграды. Они были уже у колен. Ноги чуть разведены – я готов был задохнуться от невероятного напряжения. Я не решался раздеть до конца ни ЕЁ, ни себя. Опасался, что в какой-то момент ОНА вырвется и наговорит резкостей. Я видел её глаза, её губы, я снова сжал их поцелуем, прильнул к ним и, наконец, почувствовал то важнейшее соприкосновение с НЕЮ, ради которого всё делал.

ОНА вцепилась в меня, подаваясь вперед и полностью прекращая сопротивление. ОНА сразу стала другой, послушной в моих руках, податливой, и пронзительная близость соединила нас в едином порыве.
После столь длительной и изнурительной подготовки, всё продолжалось недолго. ЕЁ полураскрытые губы, ЕЁ руки, обнимающие меня, ЕЁ великолепные смуглые ноги, оттенённые чёрным атласом колготок – всё мгновенно впечаталось в моё сознание и осталось в памяти, будоража меня. Всё, всё, до мельчайших мгновений.

И прикосновение моих ног к её ногам, и пушок под моими пальцами, и под этим пушком нежная и влажная плоть, которая – я отчётливо ощущал это – трепетала, и мой рывок вперёд… Скорее, скорее… И волшебное прикосновение к этой плоти, пронзившее всё моё существо. И ощущение, что я уже там, в ней, весь в ней, весь без остатка. Никогда, ни у одного литератора не хватало слов, чтобы описать этот момент, да и может ли их хватить, даже если отбросить всякую ложную стыдливость. Иногда кажется, что если отбросить стыдливость, останется пошлость. И я ищу, ищу ту грань и пока не могу найти.

Трудно поддаётся описанию этот волшебный момент, но тем сильнее хочется попробовать его описать, не натурализуя, а скорее идеализируя его.
Потом, когда прошло время, и между нами установилась особая доверительность, когда мы могли поделиться тем, что чувствовали в тот миг, ОНА мне сказала, что до самого последнего момента хотела сохранить отношения без близости, но наступил момент, когда сама, в какой-то степени потеряла контроль над собой. В те минуты лезли к НЕЙ в голову бестолковые мысли: «Интересно, что же он всегда занимается «этим», не снимая брюк?»

А потом прибавила, что «главное» моё прикосновение показалось ей таким нежным, тёплым и волшебным, коего она не испытывала в своей жизни.
Ещё весь с НЕЙ и весь в НЕЙ, затихший и истомлённый, я замер, прильнув губами к телу повыше кофточки. Я почувствовал, что все силы покинули меня. Не хотелось даже шевелиться. А в виске стучало, ещё полностью не овладев сознанием: «Моя! Моя! Моя!»

Я с неохотой выпустил ЕЁ из своих объятий, и ОНА упорхнула «чистить пёрышки». Быть может, надо было теперь раздеться и повторить всё уже более цивилизованно. Но… Не то, чтобы не было сил – силы бы скоро восстановились. Я был настолько эмоционально переполнен случившимся, что не представлял, как начинать всё сызнова.

Пока ОНА отсутствовала, я тоже привёл себя в порядок. ОНА села рядышком. Я обнял ЕЁ ещё более осторожно, чем прежде, поцеловал ещё более робко, чем прежде, заботясь лишь о том, чтобы не расплескать те чудные мгновения, которые уже стали нашим общим достоянием и которые теперь хотелось сберечь и сберечь навсегда.

Всё во мне ликовало. Но это не было ликованием, вызванным очередной победой. Нет… Это не было победой… Это было вторжением во что-то столь необыкновенно прекрасное и яркое, чего ранее я не понимал и, возможно, не ощущал с такою силой.

«ОНА моя, ОНА моя, ОНА моя!…», – снова и снова повторял я, глядя не НЕЁ с восторгом.
Теперь бы вот только закрепить достигнутое, теперь бы вот только ещё одну подобную встречу, чтобы понять и ощутить ЕЁ всю…
Не помню, как провожал ЕЁ в тот день, не помню, о чём говорили. Слишком переполнен был случившимся, оказавшимся столь невероятным по ощущениям.
Отношения продолжались.

Снова было много интересного, много такого, о чём хотелось бы рассказать, да не сейчас.
Сейчас о том, о чём пишется. И пока есть надежда, пока настрой, пока не лопнула натянутая струна… Ведь о том, что пишу сейчас, потом уже не напишу. Я думал снова и снова о том, что свершилось, что ОНА моя…. Но как же мне теперь хотелось видеть ЕЁ ещё, ещё и ещё, видеть обнажённой, любоваться всеми прелестями, подарить ласки, на которые только был способен.

И новая встреча состоялась. Теперь и ОНА знала, зачем и куда идёт. И шла, к великому моему счастью.
К этому дню я подготовился особо…
Я даже заранее застелил постель, чего раньше не мог сделать – уж слишком бы нарочито выглядело.
ОНА немного стеснялась, пока я медленно обнажал ЕЁ прелести, уже и близкие мне, но и незнакомые одновременно.

Чарующая, захватывающая близость ожидала меня, и я предчувствовал, что эта встреча будет шагом к ещё более сильному очарованию. Мы сливались в объятиях, мы катались по этому нашему не слишком удобному ложу. ОНА трепетала, я чувствовал ЕЁ всю, прижимая к себя, ощущая пронзительную прелесть ЕЁ бёдер, ЕЁ вздорных холмиков. ОНА страстно целовала меня в губы… всё у нас с ней было впервые и – горячие поцелуи и первые импровизации…

Я опустился между ЕЁ разведёнными ногами, касаясь бедер, дрожащих мелкой дрожью. Левая рука моя, опираясь на локоть, обвила ЕЁ шею, правая скользнула вверх по ноге, нащупала пушок, а под ним влажную, встрепенувшуюся от моего прикосновения плоть. Я провёл пальцами по этой дрожащей плоти – нет, не плоти – это была огненная плазма вулкана, готового к извержению – она дышала, она реагировала на каждое моё прикосновение. На миг я сжал ЕЁ крепко и услышал слабый томный вздох.

Всё ещё боясь, что не успею, рванулся вперёд своим главным органом, более чем я сам ожидающим встречи с новым, неизведанным, желанным. Я освободил пальцами дорогу ему, и, казалось не он, а весь я окунулся в обвораживающую, тепло обволакивающую и нежно вздрагивающую плазму.

Я весь прижался к НЕЙ, будто хотел всем существом окунуться в эту плазму… Я по-прежнему, зачем-то спешил, боясь, что отнимут у меня это невероятное сокровище… ЕЁ дыхание, чуть учащённое, ЕЁ руки, крепко меня обнимающие, ЕЁ тело – живой огонь!!! ОНА извивалась в моих объятиях, подаваясь навстречу каждому моему движению. ОНА стонала от страсти, а мне хотелось кричать от восторга… Последняя конвульсия, последний всплеск восторга, и я приник губами к ЕЁ плечу.

Я просунул руку под ЕЁ колени и прижал к щеке ЕЁ ногу, ещё сильнее вжимаясь в НЕЁ. Я ухитрился поднести к губам ЕЁ стопу, стал целовать пальчики ног, слегка покусывая их. Стон вырвался из ЕЁ уст, стон восторга. Ещё мгновение, ещё и… мне показалось, что я весь вливаюсь в НЕЁ и растворяюсь в НЕЙ.

…Мы лежали молча, отдыхали, целовались нежно, вяло, истомлённо, но очень ласково. Я осторожно гладил ЕЁ животик, ЕЁ ноги, ЕЁ грудь. Стоило коснуться вершины, и ОНА вся вздрагивала. И вдруг я с шутливой весёлостью вспомнил, как теребил пальцами «камешек», а это была большая, тёмная родинка чуть повыше левой груди. Я тогда ещё удивлялся, почему нашёл, что искал, очень высоко.

Я сказал ей об этом, ОНА прикрыла мне рот рукой.
Отдых не мог быть долгим. Едва я оглядел ЕЁ всю, лежавшую на спине, вытянувшуюся расслабленно, как почувствовал в себе тот радостный задор, то бешеное возбуждение, которое не может оставлять в покое ту главную часть тела, на которую в такие минуты работает всё – и зрение, и осязание, и обоняние… Да, да и обоняние, ибо чарующий аромат ЕЁ тела я ощутил и полюбил с первых встреч.

Я коснулся кончиком носа ЕЁ плеча, вдыхая будоражащий аромат, и снова прильнул к НЕЙ всем своим существом, чувствуя, как медленно расходятся ЕЁ ноги, подрагивающие мелкой дрожью, как ОНА вся подаётся навстречу мне. Я опёрся на локти, обнимая ЕЁ и растягивая удовольствие. Я не торопился, медленно укладываясь между ЕЁ ног. И вдруг почувствовал там, внизу, под собою лёгкое прикосновение ЕЁ пальцев. Так мягко и нежно коснулись они, что у меня закружилась голова. Другой рукой ОНА обняла меня и притянула к себе…

Дрожь в ЕЁ горячем, мягком и податливом теле усилилась. Ещё мгновение, и всё изменилось – мышцы ЕЁ напряглись, животик стал твёрдым, холмик, покрытый пушком, на раздвоении ЕЁ ног подался вперёд, и я погрузил чуть ниже его то, что ОНА столь нежно привлекала к себе…
И опять были ласки до исступления, ласки опять до темноты в глазах. Я ласкал ЕЁ ноги, прижимая к щекам своим ЕЁ колени, я целовал их все от основания до кончиков пальцев, ухитряясь при этом с неистовством продолжать то, что плоть в плоть соединяло нас. И снова стон вырвался из ЕЁ уст, а ноги ЕЁ обняли меня, соединяясь на спине моей.

– Любимая моя, родная, – зашептал я горячо и нежно. – Ты счастье моё, ты радость моя единственная.
Я сам не ожидал, что могу говорить такие слова, да ещё в подобные мгновения.
А поток красноречия не иссякал:
– Красавица моя, волшебница моя…

Я говорил, говорил. ОНА же только постанывала и крутила головой, слегка прикусывая нижнюю губу. На высшей точке нашего слияния ОНА задрожала вся, и когда я тяжело рухнул рядом, всё тело ещё продолжало дрожать мелкой дрожью. Я смотрел на эту дрожь с немым восторгом…
В те первые встречи нам было мало одного, двух, даже трёх таких волшебных моментов. Я снова и снова прижимался к НЕЙ, я снова и снова искал что-то новое, необычное, что могло доставить ЕЙ ещё большее удовольствие, вызвать ещё больший восторг.

Я брал ЕЁ на руки, вставал с нею, обвивающей меня руками и ногами.
– Не урони! – воскликнула ОНА.
Я ответил невнятно, и ОНА, чуть не вырвавшись из рук, переспросила в гневе:
– Никого не ронял!?
– Ты не поняла, – едва оправдался я, а затем осторожно положил ЕЁ на краешек дивана и опустился на колени, стараясь проникнуть на всю глубину ЕЁ неиссякаемого плазменного кратера…

Что-то было необыкновенно притягательное в ЕЁ теле. Мне хотелось ласкать и ласкать его. ЕЁ нежные руки тоже не знали покоя. Стоило мне хоть на миг оторваться от НЕЁ, и они снова звали, увлекали назад, в пламень, в плазму, в кратер незатухающего вулкана. Я ощущал обволакивающую нежность и снова испытывал высшую точку напряжения, а затем полное расслабление.

Притяжение ЕЁ было столь сильным, что вызывало неизъяснимую тоску то, как ОНА одевалась, как скрывались под сеткой колготок ноги, как вытянув вверх руки, ОНА надевала юбку, как застёгивала кофточку.
Казалось, куда уж больше, а мне всё было мало, мало, мало. Хотелось заполучить ЕЁ не на какие-то два-три часа, а на ночь, на сутки, на два-три дня. Тогда ЕЁ ещё не раздражало моё желание быть постоянно с НЕЮ. Тогда ещё за нами никто не шпионил, и ОНА была спокойна.

Как-то товарищ мой, книгу которого я издал, пригласил нас с НЕЙ в ресторан. Приглашены были мы и ещё одна молодая женщина – редактор издательства «Молодая гвардия». Ресторан, как ресторан. Мы пили за вышедшую и будущие книги. Но вот заиграла музыка. Первый наш танец! Моя рука на ЕЁ гибкой талии. Я вёл ЕЁ легко и чувствовал, как послушна ОНА, как грациозна в танце. Мы не топтались на месте, а выбирали свободное пространство, и я водил

ЕЁ по залу. Скоро заметил, что наша пара привлекает внимание. Я видел перед собою ЕЁ счастливые глаза. Всё ново и всё так хорошо.
Потом, когда уже возвращались домой, ОНА вскользь заметила:
– Сегодня годовщина моей свадьбы, – и невесело вздохнула.

Я промолчал, но понял, что в семье у НЕЁ всё не очень просто. Да, собственно, потому, наверное, мы в такой день вместе с НЕЙ… Потому ещё, что не только у НЕЁ, но и у меня дома не всё просто.
Мы тогда этой темы в разговорах вообще не касались.

Тогда я еще не знал, сколько волшебных минут ОНА мне подарит в ближайшем будущем, ещё не знал, сколько дней или месяцев… мне суждено гореть в ЕЁ испепеляющем огне, и как близко, как проникновенно сольёмся мы во всём – не только в мгновения наслаждений, но в жизни, в судьбе – во всём.

Я не знал, что не будет у меня в жизни минуты, когда бы я не думал о НЕЙ, когда бы не вспоминал о НЕЙ, я не знал, что и у НЕЁ не будет такой минуты, когда бы ОНА не думала обо мне. Не было дня, что бы мы не говорили по телефону, не было недели, чтобы не встречались.
Как-то ОНА сказала: «Я тебе больше, чем жена. Я тебе всегда буду больше, чем женой».

Впрочем, чтобы не случилось, я всегда буду благодарить судьбу за то, что ОНА подарила мне эту встречу – не будь её, я никогда бы не решился на то, что решился сейчас – на исповедь без утаек и многоточий….
И не сделал бы важного шага в своём творчестве!
Обстоятельства заставили бросить писать на этапе, когда я уже достиг чего-то. Начинать снова было трудно и не хотелось бы начинать так, как до встречи с нею. И вот словно судьба – подтолкнула скорая развязка.

Всё это зрело долго, и стрелка весов колебалась из одной стороны – радостной, в другую – печальную. Сейчас стрелка снова замерла. Плохое это время – равноденствие – пора штормов и бурь. И бури проносятся надо мною всё чаще и чаще. Я пока не сломался, но натянулась струна, и вот-вот лопнет с печальным звоном…”
На этом первая часть рукописи заканчивалась.

Теремрин, дочитав её до последней строчки, долго сидел, глядя вдаль. За окном ночь. Свет фонарей освещает аллею.
Вот и ещё одна судьба, ещё один пример для размышлений. Так что же это? Любовь или просто страсть, если не сказать более грубо? К чему ведут подобные отношения? Какова их цель? Прочему вообще возникают они? Неужели это грех? Но, собственно, кто же безгрешен в нашем грешном мире?

Рукопись не отпускала, она притягивала магнетически. Теремрин открыл новую страницу…
“Каждая встреча была непохожа на предыдущую и каждая встреча давала что-то новое. Я по-прежнему стремился куда-то увезти ЕЁ на день-другой. Предложил съездить в Питер…
Была ранняя весна. Погода ещё не установилась. На улице зябко, а в купе тепло, уютно, тем более, мы устроились в «СВ».

ОНА накинула красный халат, распушила свои чудные каштановые волосы. Я встал со своего дивана и обнял ЕЁ, глядя в зеркало. Зеркала над нашими диванами отражали другу друга и отражения в них, которые словно убегали вдаль, уменьшаясь в размерах. И ОНА, оставаясь в моих объятиях, убегала вдаль, в бесконечность. И столь же бесконечны и праздничны, как эти яркие отражения, были мои чувства к НЕЙ.

Поезд отошёл от перрона настолько плавно, что мы даже не почувствовали. Сели за столик. ОНА тут же накрыла его, появились всякие вкусности, приготовленные ЕЮ в дорогу.
Я поставил на столик бутылку хорошей водки и, вопросительно глядя на НЕЁ, пояснил:
– На улице такая мерзкая погода, что на какие-то вина даже смотреть не хотелось. Давай понемножечку.
Совсем не любитель выпить, да тем более, не любитель водки, я и предположить не мог, что мы справимся с бутылкой с невероятной лёгкостью.

– За нас, – сказала ОНА, поднимая дорожный бокальчик, и потянулась ко мне через стол для поцелуя.
ОНА всегда начинала с этого тоста.
Водка есть водка. Хмель ударил в наши и без того хмельные от чувств головы. ОНА стала освобождаться от лишних одеяний, я последовал её примеру. ОНА была возбуждена и раскована, как никогда.

Диван купе был узок и тесен. Мы едва бы поместились на нём, если бы я не приподнял и не положил на свои плечи ЕЁ ноги, прижав их к своей шее. И тут же все мои ощущения собрались в один комок, собрались на кончике той части тела, которая давно уже рвалась в бой. ОНА тихо смеялась, что-то шептала, а я осторожно, не спеша подался вперёд, погружая, казалось, всего себя в тот манящий родник, который ОНА открыла для меня, и который с трепетом ожидал моего прикосновения. ОНА вцепилась в меня, и, словно отвечая ЕЁ требовательному желанию, мои движения стали сильными, резкими. ОНА застонала и схватила зубами моё плечо. И вдруг произошло чудо – до того времени она всегда молчала – теперь же я услышал ЕЁ горячий, жаркий шёпот:

– Ты мой, слышишь, мой. Никому тебя не отдам. Ты мой, только мой!
Голос прерывался сладким, истомлённым стоном, но тут же шёпот возобновлялся:
– Я хочу родить тебе дочку. Слышишь! Я хочу родить тебе дочку. Мне так хорошо никогда не было.

Одна ЕЁ нога свесилась с дивана, вторая упёрлась в его спинку. А я, казалось, летал над НЕЙ, ощущая, как уходят в НЕЁ, в недра ЕЁ существа все мои силы…
Потом я стал целовать ЕЁ грудь, ЕЁ животик, опускаясь всё ниже и ниже…

– Подожди, – взмолилась ОНА. – Я устала, дай отдохнуть…
Я перебрался на свой диван, сел, глядя на НЕЁ. ОНА продолжала всё так же лежать в полумраке купе. Темнел манящий пушок, манили смуглые бёдра – загар долго держался на ЕЁ теле. Я не шевелился, снова и снова вслушиваясь в музыку её слов: «Мой, никому не отдам, хочу родить тебе дочку!»

Тогда мы впервые заговорили о будущем, о том, что мы уже неразделимы, и можно ли нас разделить?
Хмель совершенно прошёл – он выплеснулся вместе с той, невероятною страстью, которая вырвалась из меня… А утром, после совершенно бессонной ночи, мы были бодрыми и свежими. Нас ждал Санкт-Петербург со всеми его достопримечательностями и историческими ценностями. Уже были заказаны билеты в «Мариинку» и в «Золотую

Кладовую», мы намеревались побывать в Эрмитаже и Русском музее, но у нас были ещё и две ночи, волшебные ночи, о которых я думал больше, чем о чудесах культуры, которые посещал и прежде. Но вот такой попутчицы у меня прежде не было. В ту первую пору знакомства для нас стало обычным, что все путешествия и приключения мы начинали с волшебных ночей в поезде, в вагоне «СВ».

Приехали в гостиницу, оформили номер, вошли в него и, не разобрав вещей, бросились на кровать, на ходу срывая одежды.
Мы целовались, замирая от восторга. ОНА расстегнула кофточку, я стал снимать в НЕЁ юбку, а ОНА, подняв ноги, и оглашая номер тонким, мелодичным колокольчиком смеха, стала снимать колготки, вместе со всем тем, что было под ними. И я, словно боясь опоздать куда-то, сбрасывал с себя ботинки, брюки, рубашку…

Кровать оказалась уже достаточно расшатанной, и это отвлекало и даже раздражало ЕЁ. Я снял матрас и бросил его на пол. И снова мы слились в тесном сплетении рук и ног. А ОНА шептала:
– Теперь я понимаю, почему тебя любят женщины… Нет, теперь только мой, только мой. Никому не отдам. Я заберу тебя у жены, заберу…

Сколько раз она повторяла эту фразу!.
Мы побывали везде, где хотели побывать, восхищались бесценными сокровищами «Золотой кладовой», великолепным зрительным залом и декорациями «Мариинки», но более всего мы во время той поездки восторгались близостью, хотя и в Москве наши встречи были не такими уж редкими.

Походы по театрам и музеям чередовались с ласками в гостинице. Для нас стиралось различие между днями и ночами. Нам не мешал свет, ничто не мешало нашей раскованности. Скрипящие кровати нам заменял ковёр с наброшенным на него одеялом или сброшенным на пол матрацем.
Катаясь по матрацу, я положил её на себя, приподнял и посадил верхом. Невесомой была обворожительная моя наездница. ОНА поняла, что от НЕЁ нужно и стала утюжить меня настолько, чтобы не потерять живую связь между нами.

Я резко подвинул ЕЁ к себе, и она от неожиданности села мне на лицо, ойкнула, попыталась оторваться, но я держал ЕЁ, ощущая невероятную восторженную сладость происходящего. Гибкое, крепкое тело, ровные стройные ножки, смуглый животик… Я ласкал всё, что было доступно моим рукам. ОНА вырвалась и, переползая, коснулась своим самым нежным местом моей шеи, моей груди. Это ЕЁ место рвалось туда, где ожидали новые приливы наслаждения.

В моём возрасте мои сверстники занимались так называемой любовью два три раза в неделю. Может, с какой-то другой женщиной я бы вошёл в такую норму, но не с НЕЙ. ОНА была вулканом, снабжённым невероятным кратером. Не два три раза в неделю, а три четыре раза в день! И это вовсе не означало предела. Достичь предела не позволяло время.
Сколько радостных минут, сколько сумасшедшего счастья, сколько неповторимых мгновений! Близость нашу мы чувствовали всегда и везде, порою, прохожие обращали на нас внимание. Помню, старичок не поленился перейти переулочек, где мы ждали кого-то у машины, чтобы сказать:
– Какая же ласковая у вас спутница!

А мы ведь, казалось бы, просто стояли на тротуаре. ОНА поправляла мне воротничок рубашки, ЕЁ пальцы касались моей шевелюры. И за какое-то очень короткое время ОНА успела несколько раз поцеловать меня в щеку, в висок, в шею.
Стоило нам где-то остановиться, даже на самом людном месте, мы словно бы оказывались наедине, мы не видели никого вокруг. Исчезало всё, кроме нас двоих. Мы вели себя вполне пристойно, ибо нескрываемые нами нежности были настолько естественны, деликатны и искренни, что никого не раздражали.

Если мы куда-то с кем-то ехали, то оказывались на заднем сиденье и ни на миг не отлипали друг от друга.
Близость, близость, близость…
Можно подумать, что мы и не покидали постель – и только одно это сближало и роднило нас. Но нет, нашим ложем – небрачным, но более чем брачным – были удивительные места, куда нас доставляли спальные вагоны скорых поездов.

Осенью нас встретил Северный Кавказ со всей его чарующей природой, со всем волшебством золотой осени! Мои друзья успели ещё более украсить наше путешествие выпуском моей новой книги. Едва захлопнулась дверь купе, я попросил ЕЁ отвернуться и быстро разложил на столе всякие съедобные мелочи, а к поставленной в центре бутылке хорошего вина, приложил сигнальный экземпляр,
полученный за несколько часов до отъезда.

Радость ЕЁ была неподдельной и искренней.
Вагон был «горбатым» – полка над полкой и кресло. На верхней полке за всю дорогу до Кисловодска никто из нас так и не побывал. Это было время, когда нам казалось невероятным выпускать друг друга из объятий хотя бы на минуту.
Мой приятель, журналист из Пятигорска, сотрудник краевой газеты «Кавказская Здравница», пообещал устроить нас в Кисловодске в необычайном месте. Он жил в Ессентуках, там и сел к нам в купе, чтобы проехать последний перегон, а затем передать нас своему товарищу, гостями и друзьями которого нам суждено было стать.

И вот Кисловодск! Встреча, знакомство… Белая, ухоженная и оттого великолепная «Волга» нового нашего знакомого помчала нас в горы. Виток за витком, всё выше и выше…
Мы устроились на заднем сиденье и, стесняясь делать это открыто, тайком ласкали друг друга с помощью коротких, как бы случайных прикосновений. Всё украдкой, но так замечательно…

Целый городок в горах встретил нас. «Волга» остановилась у подъезда двухэтажного здания гостиницы спортивного центра. Минуты ушли на оформление, и перед нами открылась дверь люкса. Поразила непривычно широкая кровать, удобная обстановка. Именно кровать тогда занимала далеко не последнее место в наших мыслях и ощущениях.
Гостеприимный хозяин, кавказец, повёл нас в столовую, затем показал территорию. Мы дошли до станции канатной дороги, он подозвал хозяина шашлычной и велел, если будем заходить, встречать как его самых лучших друзей, как его самого.

Шашлык нас не интересовал. Мы замерли заворожённые великолепием Кавказских гор, тронутых дыханием осени. Палитра красок была неповторима. Сквозь зелень вырывалось, где золото, где серебро, где янтарь лесов, среди уже позолоченного этого покрывала белели квадратики зданий здравниц, придававшие пейзажу обжитой вид. Нет, это не заводские трубы, нарушающие праздничность природы – это аккуратные коробочки санаторских зданий.

Мы ходили за своим «гидом». ОНА обхватила обеими руками мою левую руку, вся вжалась в мое плечо и ухитрилась так прирасти ко мне, что точно попадала нога в ногу. А я как всегда пьянел оттого, что ОНА рядом, от ЕЁ податливой нежности.
Конец сентября. Но солнце пекло нещадно, и всё же от природы веяло успокоением и умиротворением.

Ликовала душа. Вот удивительно: если бы окунулся во всё это великолепие один, разве бы мог сравнить впечатление с нынешним?! Особое очарование наступает тогда, когда смотришь на мир глазами любимого человека, находящегося рядом с тобой.
Близость духовная, ещё более усиленная близостью физической, соединяет в одно целое так, что кажется и видишь глазами, и мыслишь, и чувствуешь сердцем, сердцем своим, соединённым с сердцем любимой.
Наконец, нас оставили наедине в нашем чудном номере с великолепным ложем, которое мы не заставили долго себя ждать.

Покой, удивительный покой после бурной столичной жизни. Волшебство близости, очарование природы, неповторимая радость уединения.
Кто-то жил в соседних номерах, кто-то занимался спортивными тренировками, кто-то поблизости от нас сидел в столовой, за соседним столиком. Но едва ли мы кого-то замечали?!

Взаимное поглощение было неизмеримо выше всего того, что происходило вокруг.
Вечерами мы гуляли в свете фонарей по дорожкам, вьющимся между причудливыми горными растениями.
Днём забирались в заросли облепихи или загорали на лужайках под горным солнцем. Раза два спускались в город, окунались в суету ошеломляющего изобилием рынка. Пили воду в грациозном и строгом нарзанном источнике, фотографировались у кисловодского орла, у солнечных часов, летели над зелёной массой леса в вагончике канатной дороги, то жутко раскачивающемся над пропастью высокогорья, то, казалось, касающемся верхушек стройных сосен и елей, которые представлялись с высоты не такими высокими. Зачарованно смотрели на Долину Роз, обедали в ресторане

«Храм Воздуха», гуляли по запутанным тропинкам терренкура, по которому деловито проходили отдыхающие, совершавшие свой ежедневный моцион.
Я и прежде бывал в тех местах, но один. А оттого, что бывал один, не видел и не ощущал и сотой доли того, что ощутил теперь, не осознавал прелести гор, горного воздуха, величавого покоя золотой осени на Северном Кавказе. Звенящая тишина, прозрачная дымка над позолоченными всецветьем осени долинами, ручные белочки, которые без всякого опасения берут из рук орешки.

Вот с каких краёв надо начинать отдых, отдых, при котором никуда не спешишь, и при котором никто тебе не мешает.
Лишь однажды был нарушен наш покой приглашением на большой праздник в семье нашего нового товарища, когда у горного ручья под открытым небом собралась многочисленная его родня от мала до велика у скатерти, расстеленной на траве. Она вполне могла соперничать со скатертью-самобранкой.

Необыкновенная широта души, завидное гостеприимство хозяев, местные обычаи, песни, великолепные тосты!.. Без счёта выпивки, без счёта закуски и поразительная стойкость против хмеля – вот, что поражает на праздниках истых кавказцев, впитавших дух предков, отважных и гостеприимных горцев. Бесшабашность и удаль соседствовали с чинностью и церемонностью.

Когда солнце коснулось вершин дальних горных хребтов, и пробежал свежий ветерок, женщины засуетились – не простудить бы детей. Пора домой. Но ни одна не решилась сказать о том мужчинам. И тогда моя озорница разудало стала командовать:
– Всё! Пора… Детям надо спать!

Хозяин, обращаясь ко мне, молвил:
– Видишь! Видишь, как тебя встречаем!? В любое время приезжай, когда пожелаешь и с кем пожелаешь!
Моя озорница схватила шампур и приставила его к животу хозяина, с шутливой грозностью переспросив:
– С кем приезжать?
– Только с вами, только с вами, – поспешно заверил он.
– То-то же…

…По вечерам мы гуляли по небольшой, уютной территории. Говорили, говорили, и наговориться не могли. Останавливались под мерцающим светом фонарей, целовались, как юные влюблённые. Мы не торопились в номер, как бы растягивая удовольствие, как бы истомляя друг друга перед теми мгновениями волшебства, которые сливались в часы, которые растягивались на все ночи. Наконец, словно по молчаливому уговору, направлялись к парадному подъезду, поднимались по ступенькам и через просторный холл попадали в полукруглый коридор с ковровой дорожкой.

Мы шли, обнявшись, и чем ближе было то волшебное место, которое соединяло нас, тем большее волнение охватывало всё моё существо. Еще немного, и словно бы вся сила моя, покидая все другие части тела, сосредоточивалось на одной частичке, что бы в одном порыве вырваться наружу и проникнуть в то невероятное естество моей озорницы, которое ожидало с нетерпением этой силы.

Едва закрывалась за нами дверь, мы сливались в объятиях, и я через одежду чувствовал всю её трепетную нежность, ощущал, как рвутся навстречу те частички наших существ, которые уже давно истомлены ожиданием своего соединения. Одежда мгновенно слетала с нас, и мы падали на широкое ложе, чтобы, соединяясь в восторге, не разъединяться до самого утра.

ЕЁ уже украсил лёгкий загар, он казался ещё более сильным в полумраке
комнаты, и я, замирая от счастья и бесшабашной радости, подхватывал ЕЁ на руки, нёс к манящему ложу, чтобы снова и снова растворяться в НЕЙ, тонуть в НЕЙ как в бездонной пропасти блаженства. Ночи сливались с днями, и трудно было отделить реальный сон от чудных сновидений. Утром я будил ЕЁ, осыпая нежными поцелуями, относил на руках умываться, помогал одеться к завтраку, подавая самые притягательные элементы одежды… И вот ОНА во всей своей грации, во всем своём великолепии, опираясь на мою руку гордо шествовала под взглядами горничных и жителей нашего высокогорного приюта.

Я не мог не замечать, что ОНА привлекает внимание, и мне было радостно оттого, что ОНА моя, моя и только моя. Мы не наблюдали часов, но они бежали с неимоверной быстротой, складываясь в дни. Пришла пора продолжить наш путь, намеченный заранее. Нас ждал Пятигорск, с его поющим фонтаном и таинственной Эоловой арфой, с великолепным парком «Цветник», выводящим к каскаду лестниц, которые поднимались на отроги зелёной громады Машука, нас ждали «Провал» и старинные галереи, нас ждали прогулки по терренкуру и, конечно, нас ждали горячие ночи…

Мы обошли всё, что успели обойти за три дня, продолжая любоваться живописными видами и самого Машука, и пятиглавой горы Бештау и города.
Однажды, во время прогулки, я услышал восклицание, вырвавшееся из уст аборигена:
– Мужик, подари девку!

Сказано грубо, но беззлобно, причём, сказано с искренней завистью и без надежд, а потому и не обидно. Шутка… Конечно, шутка. Но ведь действительно хорошо, очень хороша была моя «девка».
В другой раз я услышал совет:
– С такой женщиной и по городу ходишь?! С такой женщиной в номер идти надо, в номер… Бутылочку вина и…
– Спасибо, – весело ответил я. – Обязательно воспользуюсь вашим советом.

ОНА действительно была невероятно хороша, просто неотразима в ту нашу первую столь долгую поездку, вполне походящую на прекрасное свадебное путешествие.
Оторвавшись от мира на Малом Седле в Кисловодске, мы снова возвращались в этот мир. Мы отдохнули, успокоились, ещё глубже проникли друг в друга наши души – теперь хотелось побыть на людях, потанцевать, послушать музыку поющего фонтана…

Ночи были также прекрасны. Всё настраивало на нежность – и чудная погода и разливавшаяся по вечерам над городом музыка. В обычном двухместном номере мы сдвинули кровати, поскольку уже не могли спать не обнявшись и не прижавшись друг к другу. Иногда даже в полном утомлении, вдруг прерывали сон и сплетались ещё и ещё теснее…

А дороги звали дальше и дальше. В планах были Сочи.
Чёрная «Волга» начальника санатория доставила нас на железнодорожную станцию Минеральные Воды. Из Кисловодска (через Пятигорск) поезда в Сочи не ходили.

Я сожалел, что, как сказали мне в кассе, в поезде не было спального вагона. И вдруг… Когда состав уже катился вдоль платформы, постепенно замедляя ход, я увидел заветный «горбатый» вагон. Когда мы заняли свои места в купе, и поезд тронулся, я поспешил в тот самый спальный вагон.
Как смотрели на меня проводницы – то ли с завистью, то ли с раздражением, но, наверное, отчасти и с восхищением!

Им было удивительно, что можно вот этак выложить кругленькую сумму, уже имея билеты, не куда-нибудь, а в купе, которые, естественно, пропадали, и заново заплатить за билеты, чтобы проехать всего лишь ночь, короткую ночь в спальном вагоне. Когда мы пришли в спальный вагон, проводницы специально собрались, чтобы взглянуть на ту, ради которой всё это делалось.

Ночь была коротка и прекрасна, но какой же длинной она могла быть, если бы мы остались купейном вагоне и провели её на разных полках!
Мы снова были не просто вместе, мы были растворены друг в друге.
…Под утро у НЕЁ разболелся низ живота – последствия ожидания поезда на лавочке в Минеральных Водах. Ведь было уже не лето. А Минеральные Воды – за пределами микроклимата курортных городов.

– Я тебя вылечу, – сказал ЕЙ. – Вылечу любовью своей и нежностью! Лёг с НЕЮ рядом, просунул под спину левую руку, а правую положил на обычно трепетную, но теперь сжавшуюся от боли частичку ЕЁ существа. Ладонью ощутил слабую реакцию, которая постепенно нарастала. Но сейчас я держал себя в руках, сейчас я собрал все силы для того, чтобы направить против недуга всю свою энергию – так как это обычно делают экстрасенсы. Я никогда не принадлежал к их числу, но замечал, что, если старался помочь близкому человеку избавиться от боли, это получалось.

Я слегка массировал больное место, невольно пробуждая кратер уснувшего вулкана, мои пальцы словно искали болевые точки и устраняли боль. Я весь сосредоточился, я думал о ней, стремясь мысленно прогнать боль. И рука моя словно направляла добрую энергию туда, где обычно ожидали ЕЁ восхитительные прелести отнюдь не руку, а другого предмета. Но сейчас ОНА почти не реагировала на прикосновения, лежала молча, пытаясь справиться с болью. Я шептал нежные слова, всем сердцем разделяя ЕЁ боль.
И вдруг внезапно посветлело в купе – поезд вырвался из очередного туннеля, и за вагонным окном открылось море…

Внизу, под откосом, набегали на волнорезы серовато-синие буруны, разбиваясь, дробясь, вспениваясь. Море слегка волновалось, и шум прибоя перебивал даже шум поезда.
– Смотри, смотри! – воскликнул я.
Но ЕЁ в эти минуты даже великолепный вид морских далей не мог взволновать, хотя и появилась улыбка на лице, хотя ОНА и прошептала:

– Да, красиво. Но я уже откупалась. Как же не во время застудилась.
– Нет-нет. Сейчас всё пройдёт!
И я снова, с ещё большей энергией стал гладить правой рукой болевые точки…
ОНА замерла, немножечко напряглась, и неожиданно потянулась ко мне. ОНА вновь вся трепетала. ОНА ожила на глазах. Вот уже дрожь пробежала по всему ЕЁ телу, вот уже руки ЕЁ привычно сомкнулись у меня на шее, вот уже вся

ОНА зажглась. Боль отступила, мы победили её, победили всепобеждающей любовью. ОНА уже сгорала от желания, а обо мне и говорить нечего.
– Скорее, скорее, – шептала ОНА. – Я хочу тебя!
И я не заставил себя долго ждать. Я не рассчитывал на такой поворот, я готов был потерпеть, учитывая ЕЁ состояние, но

ОНА сама рвалась к тому, что мы так любили с НЕЮ вместе…
Раннее утро было уже жарким, несмотря на то, что наступил октябрь. Мы прошли по туннелю и оказались в большом, полуоткрытом зале с пальмами. Вот они… Сочи! Прежде мне довелось побывать здесь лишь однажды, когда участвовал во Всеармейском семинаре военных писателей, проходившем в Пицунде. Приезжал за билетами к военному коменданту, поскольку билеты в спальный вагон можно было взять только в Сочи. Тогда я прошёл немножко по городу, побывал на высоком берегу, с которого открывался вид на Морской вокзал. И всё…

Теперь нас ожидала центральная гостиница «Москва», где были заказаны номера: для меня – одноместный, для НЕЁ – место в обычном двухместном номере, которое нужно было лишь для того, чтобы беспрепятственно проходить в здание.
ОНА ожила окончательно. ЕЁ переполнял восторг, будоражила близость моря, на котором, как я понял, ЕЙ побывать прежде приходилось всего лишь раз и недолго. Мы поставили на пол свою дорожную кладь, обнялись и повалились на кровать. Нам даже было некогда раздеться.

ОНА лишь приподняла платье, я тоже лишь наполовину освободился от предметов своего туалета, и получившее свободу моё существо, рвущаяся в бой, мгновенно оказалось за ажурной полоской, лишь слегка сдвинутой вниз. Запомнились бретельки ЕЁ платья, которые были перед глазами. Почти не обнажённая, но столь же раскрытая для нежностей, ОНА приводила меня в неописуемый восторг. От боли не осталось и следа, волшебными казались прикосновения ЕЁ загоревших стройных ног, которые я ощущал, опускаясь между ними. И снова я был весь с НЕЮ и в НЕЙ, даже мысленно сопровождая каждое движение своего атакующего органа, окунувшегося в бездну наслаждений, столь уже знакомую и открываемую всякий раз по-новому.

Отдыхали недолго. Не сговариваясь вскочили, вспомнив, что мы в Сочи, и весело, со взаимными подтруниваниями, стали собираться в город.
Пробежали по магазинам, побывали на рынке, набили полные сумки всякой всячиной и вернулись в гостиницу. Пора было отправляться на море.
Море в октябре спокойное, величавое и очень тёплое. Жара спадает уже вскоре после обеда, шум прибоя едва слышен, песок не горячий, как в летний зной, а тёплый и приятный.
Взявшись за руки, мы ступили в лазурную гладь, и покатились нам навстречу бархатные барашки.

– Как же хорошо! – вырвалось у НЕЁ. – Даже не верится… Ещё вчера Северный Кавказ, Пятигорск, Машук, а сегодня – новая сказка. В Москве уже холод, дожди, а здесь!..
Мы вошли по пояс в воду, я взял ЕЁ на руки, ОНА крепко обняла меня и прижалась щекой к моей щеке. Быстро поцеловала, потом, встала на ноги, оттолкнулась и легла на волну, поддерживаемая мною.
Начался новый этап нашего путешествия. Мы лежали на пляже до вечера, потом возвращались в гостиницу, по пути набирая себе на вечер
разнообразные дары юга. В холодильнике всегда стояла бутылка освежающего красного «Мориона».

Вечерами по городу гуляли мало. Нам хотелось быть вдвоём, только вдвоём в небольшом уютном номере. С каждым днём ЕЁ тело и без того привлекательнее, становилось всё более и более завораживающим от загара. ОНО словно наливалось и намагничивалось солнцем, морем. Я припадал к ЕЁ груди, чуть солёной от морской воды, гладил упругие плечи и, доведённый до исступления взаимными ласками, снова бросался в волшебную бездну, в которую словно приглашали, раскрывая объятия, ЕЁ стройные загорелые и удивительно привлекательные ноги.
Замирая от восторга, я осыпал поцелуями ЕЁ всю, до кончиков пальцев.

Утром, едва открыв глаза, мы снова предавались ласкам, затем пили полюбившийся нам «Морион» и спешили на пляж, чтобы снова вбирать в себя лучи уже не такого жаркого, а по-осеннему мягкого солнца.
Природа, измученная летним зноем, тихо отдыхала, и мы вместе с нею отдыхали на полупустынном берегу от своих знойных ночей.

В полдень, когда лежать даже на таком мягком солнце было слишком жарко, мы поднимались по серпантину дорог к небольшому и очень уютному ресторанчику «Катюша». Не торопясь, обедали и снова спускались к морю. И с каждым днём ОНА становилась всё более обворожительной, желанной и пленительной не только от загара…

Горьким было прощание с морем, горьким не столько оттого, что ожидала нас дома непогода поздней для Москвы осени. Разлука с морем предвещала дорогу, дорога – нашу разлуку. В Москве мы жили близко, но не вместе. Мы так привыкли засыпать во взаимных объятиях, всю ночь ощущая горячие прикосновения, и просыпаться с радостным чувством близости, что с трудом уже представляли себе, как жить иначе.

И вот последний всплеск волны под ногами, последние шаги по пляжу… Солнце медленно опускалось в море. Мы остановились на крутом склоне, и перед глазами побежала оранжевая солнечная дорожка. Долго стояли, обнявшись. ОНА смотрела на солнечную дорожку, прижавшись ко мне и капельки слёз набухали на кончиках ресниц.

Впереди ожидали дождливая осень, суровая зима, бесконечные повседневные хлопоты. Праздник, чудный трехнедельный праздник, подходил к концу, и неведомо было, когда он повторится вновь. Сможем ли мы совершить такое путешествие? Милая моя озорница, как я мог тогда высушить твои слёзки, если моя душа трепетала от печали?!

Мы простились с морем. Недолго оставалось нам быть вместе. Вечер в гостинице и чуть более суток в спальном вагоне.
Вокзал был окутан туманом, который я сразу почему-то назвал сиреневым, вспомнив известную песню. С той поры, слушая её, я представляю вечерний Сочинский вокзал, вспоминаю ту печаль… Нет, мы прощались не навсегда и не на вокзале. Но грустно оттого, что так и не пришли за эту сказочную поездку к какому-то определённому решению.

На вокзале вдруг погас свет – случилась какая-то поломка. И вот из сумрака ранней южной ночи выкатился под стихающий перестук колёс скорый поезд «Адлер-Москва».
Он быстро погасил скорость, и поползли перед нами кажущиеся особенно яркими на фоне тёмного вокзала вагоны. Мы вошли в купе, разложили вещи. Вагон качнулся, скрипнули пружины, и снова заговорили колёса на стыках. Я обнял ЕЁ, прижал к себе… Ещё минута – и мы снова слились в объятиях.

Я сжимал ЕЁ сильно, чувствуя каждое движение ЕЁ тела, каждое прикосновение таких ласковых и знакомых рук, обвивавших шею, ЕЁ волшебных ног, всего ЕЁ существа, сливающегося с моим существом… И снова всё было так как прежде, и одновременно, всё было как будто бы ново и по новому волшебно. Каждый раз, прикасаясь к НЕЙ, каждый раз обнимая ЕЁ, я ощущал какое-то неведомое чувство, чувство полёта, которому не было конца и края. Но время, время неумолимо – две ночи оставалось нам на этот полёт, две ночи и один день после долгих и прекрасных дней и ночей, когда мы безраздельно принадлежали только друг другу.

В эти оставшиеся две ночи мы почти не размыкали объятий. Я едва замечал, что было вокруг. Лишь на крупных станциях мы выходили прогуляться по платформе, но и там гуляли, обнявшись. Мы что-то покупали, что-то ели, пили полюбившийся «Морион», большую бутылку которого предусмотрительно взяли с собой. И снова жаркие объятия связывали нас в единое целое. Мы были неистощимы и неутомимы…

ОНА старалась держаться, старался и я, хотя на душе кошки скребли. Уже потом ОНА сказала мне, что понимала моё состояние и старалась отвлечь от невесёлых мыслей, развеять их. Да, мужчине во сто крат труднее провожать предмет своей любви, своей страсти в объятия другого человека, пусть даже законного мужа.
Впервые тогда за всё время нашего знакомства я с ужасом подумал о том, что вот уже скоро, совсем скоро ОНА будет в объятиях мужа, который будет обнимать и целовать ЕЁ… Прежде, встречаясь с замужними женщинами, как-то вовсе не задумывался об этом. А теперь эти мысли трудно было прогнать.

Но что я мог сделать? Как избежать этого? Как остаться с нею навсегда, а не пользоваться ворованным на короткое время счастьем?
Успокаивая свои чувства, утоляя свою боль, обманывая себя, мы с НЕЮ намечали множество поездок, мы решили и в Москве встречаться чаще, чем встречались до той поездки, хотя, казалось, чаще уж и некуда. Ведь легче перенести боль предстоящего расставания, когда мечтаешь о чём-то светлом в будущем.
И будущему нашему ещё не раз суждено было быть прекрасным.

Последние объятия, последние поцелуи, последние ласки и вот… Поплыли за окном корпуса завода «Серп и Молот», простучали колеса по мосту через Яузу и потянулся перрон Курского вокзала.
Я с неизъяснимой болью вспоминал его другим, вечерним, тёплым, залитым светом, когда мы садились в поезд «Москва-Кисловодск», возбуждённые и слегка опьяневшие от счастья, в которое ещё верили с трудом: всё-таки вырвались, и впереди столько неизвестного, но таинственного, радостного, манящего.

Да, всё оказалось прекраснее, нежели ожидалось, но всё теперь было позади. Всё проходит – прошло и наше путешествие, которое было великолепнее любого свадебного…
Впереди была суета серых будней. Впереди было томительное ожидание редких встреч, впереди были и муки ревности, от которых удалось избавиться очень не скоро.

Никогда и никого прежде не ревновал я к мужьям. Теперь ревновал, хотя ревновал, конечно же, напрасно. Как-то в минуту близости (а в такие минуты ОНА была особенно искренней, раскованной и откровенной) призналась:
– Я должна тебе сказать странную вещь.
Я замер, ожидая услышать что-то, может, для себя убийственное.
– Я теперь ничего не чувствую с мужем… Ничего. Противно, да и только. Мне отвратительно любое его прикосновение.
Мгновение я оторопело смотрел на НЕЁ, ещё не веря в то, что услышал, а потом стал осыпать поцелуями ЕЁ всю – грудь, животик, спускаясь всё ниже и ниже и ощущая, как всё ЕЁ тело извивается и трепещет от этих моих поцелуев. ОНА нервно ласкала меня, взъерошивала мою голову…

И снова я слышал:
– Мне никогда так хорошо не было. Ты мой, ты мой, только мой. Не хочу тебя терять. Никому не отдам…
ОНА рыдала от радости, от наслаждения, от счастья – и слёзы, натуральные тёплые слёзы стекали по щекам. ЕЁ состояние не поддавалось никаким описаниям и определениям, даже тем, что даются в эротической литературе. Это было какое-то исступлённое ликование, это было неизмеримое чувство восторга, который уже ничем невозможно было выразить. И она выражала этот восторг именно слезами, слезами и истомлёнными рыданиями.

А потом ОНА лежала на спине, и, лаская ЕЁ, я чувствовал мелкую дрожь волшебного тела, долго не проходившую.
– Ты доведёшь меня до сумасшествия, – наконец проговорила ОНА, всё ещё всхлипывая. – Мне так хорошо, мне так хорошо… Родной, слышишь меня, родной.

Немного успокоившись и уняв дрожь, ОНА повернулась ко мне и стала ласкать, несмотря на то, что была уже едва живая.
– Не могу, больше не могу. Ложись на меня, ложись на меня, – шептала ОНА, но я никак не мог оторваться, теребя языком бесконечно нежные ткани ЕЁ бушующего кратера. Волшебная влага окутывала меня. Я совсем не чувствовал ЕЁ тяжести, хотя ОНА сидела на мне всем своим телом.
– Хочу, хочу… Не могу, – повторяла ОНА обрывки фраз. – Хочу, чтобы лёг на меня…

ОНА врывалась, повернулась на спину, я повернулся к НЕЙ и упал между согнутыми в коленях ЕЁ чудными ногами.
А потом, всё также горячо, страстно, пронзительно:
– Я хочу испытать с тобой всё, всё, всё…
И снова близость до изнеможения. И снова волшебная дрожь во всём ЕЁ теле, и снова слёзы иступленного блаженства.
– Всё. Я отдала тебе всё. Все силы, – шептала ОНА, едва шевеля языком, и снова требовательно повторяя, – Ты мой, только мой, никому тебя не отдам.

Что сотворила со мною эта женщина?! Вот уже казалось бы мы отдали друг другу всё без остатка, вот уже и сил, казалось бы, нет. Но прошло с десяток минут, мы вышли на улицу, хлебнули бодрящий морозный воздух, и я снова до сумасшествия хотел обнять ЕЁ, прижать к себе, не в шубе, не в кофточке, а в том совершенном наряде, которым является само ЕЁ волшебное тело.

Это желание не только не проходило, но нарастало день ото дня, становясь всё более всеохватывающим, всепоглощающим.
Мне было всё дорого и мило в НЕЙ. Я любил целовать ЕЁ всю, до кончиков пальцев, я любил смотреть на НЕЁ, утомлённую, расслабленную, молчаливую, я любил восхищаться ЕЮ задорной, радостной, даже задиристой. Я любил

ЕЁ бросающуюся в мои объятия после даже недолгой разлуки, я любил ЕЁ за то, что ОНА не сдерживала своих чувств и не ведала жеманства, за то, что всем своим существом, каждым словом и каждым жестом демонстрировала со всею искренностью то, что только я один – один во всём мире существую для неё. Любил слушать, когда ОНА шептала жарким шёпотом: «Я хочу испытать с тобой всё, всё, всё…»

А в Сочи нам довелось побывать ещё раз…
Это было в разгар нашего романа… Нет, не хочу назвать это просто романом – в разгар нашей искрометной, нашей всеохватывающей и всепобеждающей любви.

Как-то в первых числа мая Она позвонила мне и сообщила, что ей дали путёвку в санаторий Ставрополье, в Сочи.
– А теперь думай сам! – заключила ОНА.
– О чём я должен думать?
– Я бы хотела отдыхать с тобой!

По тону разговора я понял, что, хоть и хочет ОНА отдыхать со мной, но если не получится, укатит, а скорее, улетит одна.
Что было делать? Просить путёвку в военный санаторий поздно. Заранее-то в знаменитый Ворошиловский трудно выбить путёвку, а вот этак, внезапно? Просто невозможно.

И тут вспомнил давнего своего друга. Он уже уволился в запас и работал заместителем генерального директора санатория имени Мориса Тореза, который располагался в самом центре Сочи.
Я позвонил ему и рассказал о своих планах. Тут же и получил заверения, что у меня будет хороший номер в его здравнице.

Вылетая в Сочи, ОНА ещё этого не знала. Я просто обещал постараться вылететь следом. А ведь получилось: вылетел за нею, дня через три. Помню волнения перед полётом, помню, как чуть было не опоздал на самолёт. И вот, наконец, я был уже близок к цели путешествия…

Самолет заложил вираж… И сверкнуло отражение солнца в гребне морских волн. Всё ближе, ближе, ближе золотые гребешки. И вот уже проступили из дымки очертания строений, жёлтая полоска пляжей, бархатистые склоны гор.
В последний раз взревели двигатели, самолёт затрясло, словно по кочкам телегу, и через минуту он покатился по бетонной полосе, резко снижая скорость.

Самолёт – не поезд. Сразу и осознать трудно, что перенёс он тебя за многие сотни вёрст в другой край, даже, отчасти, в другой мир. И в том другом краю, другом мире, беззаботном мире отдыха, ожидало меня… нет, пока не знаю что: счастье или разочарование. Не знаю даже, с чего это вдруг появились подобные мысли? Да, она сказала, что хочет, чтобы я ехал за нею следом, но ведь она не знала, еду ли. А прошло уже несколько дней. А была она не где-то, а в Сочи, на море. Морской воздух, напоенный любовью, чего он только не может сотворить с отдыхающими!?

Я был точно в полусне, всё происходило, словно не со мной. Дорога до города, незначащий разговор с водителем такси… А в подсознании: «Что она?», «Как она?», «Как встретит?»… Всё отчаянней бьётся сердце, но мысль опережает этот бой…. Лёгкий озноб от волнения.

Разместился я в санатории имени Мориса Тореза, действительно, в самом центре – минут пять-десять ходьбы до знаменитого Сочинского Морского вокзала и столько же – до уже знакомой мне гостиницы «Москва».
Разместился и сразу к ней. Путь до «Ставрополья» оказался не близким. Ну да что поделать? Но вот я вышел из автобуса, и нашёл попутчика, который согласился показать дорогу до санатория, собственно, уже видневшегося с шоссе.

Он едва успевал за мной, когда мы поднимались по крутым тропинкам на склон, где нелепо торчал среди мелких построек корпус санатория, кем-то метко названный «кукурузным початком».

Приёмное отделение… Называю ЕЁ фамилию, спрашиваю, где разместили?
– А, помним, помним. Такая симпатичная. Поселили корпусе, что на пляже.
И опять неблизкий путь под палящим солнцем, путь, по каким- то закоулкам и переулком прибрежного селения.

Наконец, шлагбаум и будка с охранником. А впереди длинный трёхэтажный корпус, из-за которого доносится шум моря.
Я обошёл корпус, поднял глаза и увидел ЕЁ на балконе. Боже, что не передумал за минувшие минуты. И вот ОНА, передо мною… Кажется,
развешивала сушиться купальник и даже не смотрела вниз, а потому не заметила меня. Я замер лишь на мгновение и стремглав поднялся на второй этаж. С волнением шёл по коридору. Сердце учащённо билось. Вот и ЕЁ номер.

Остановился, постучал…
– Кто? – донеслось из-за двери.
– Это я…
ОНА выскочила в коридор. Именно выскочила, а не вышла и даже не выбежала, потому что я едва успел поймать и поднять на руки ЕЁ, бросившуюся на меня, обвившую руками шею и поджавшую ноги. ОНА стала целовать меня как-то особенно, по-своему, как только ОНА одна и могла целовать… И с каждым поцелуем рассеивались сомнения, каждый поцелуй звал к счастью…

Потом мы сидели на балконе, и ОНА переживала, что меня надо чем-то покормить.
Мы пошли вдоль берега мелководной, быстрой горной речушки, здесь, в
своём устье, одетой в каменное русло с парапетами и живописными мостиками. Шли, обнявшись, и ОНА тесно прижималась ко мне, да так, как давно уже не прижималась. Уж не знаю, как мы смотрелись со стороны, но когда подошли к только что закрывшемуся магазину, нас без звука пустили в него и дали купить всё, что нам хотелось.

После похода пили шампанское в её маленьком номере, а вечером танцевали, и я с замиранием сердца ждал, когда же мы останемся одни.
ОНА всё время повторяла:
– Как я ждала тебя… Как ждала! Я всем говорила, что приедет муж, что только с тобой мне хорошо, только с тобой мне интересно.
– А я шёл к твоему корпусу и думал… Вот сейчас постучу в дверь, а тебя нет.
– Да почему же нет? Куда же я могла деться?
– На экскурсию уехала, – нашёлся я, сам устыдившись своих сомнений.
– Что ты, что ты, я даже когда на массаж уходила, записку оставляла… Какая экскурсия?! Я же тебя ждала.
– Думал ещё… Как мальчишка думал и боялся: вот скажешь, что припозднился… Всё… Я уже нашла, – всё же уже полушутя, прибавил я.

ОНА ладонью прикрыла мне рот.
– Не говори так. Как ты можешь так говорить!?
И мысли мои казались мне смешными и нелепыми.
И снова мы были на море, снова вдвоём… Словно по волшебной спирали раскручивались события. Давно, а может быть, и вовсе не испытывал я такого восторга, такого радостного возбуждения, такого влечения к ней.
Мы не дождались вечера… Когда ЕЁ соседка куда-то ушла, ОНА бросила матрас между койками и, ложась на него, горячо прошептала:
– Как я соскучилась, как соскучилась…

ЕЁ стройные ноги сверкнули перед моими глазами… Они нетерпеливо расходились, открывая… Нет, этого, наверное, не передать словами… Моему взору открылся удивительный, яркий, светлый, манящий разрез подрагивающей от ожидания плоти. Я погрузился в эту манящую, в эту необыкновенно родную мне бездну и почувствовал, как действительно сильно истосковалось по нашим объятиям её горячее существо.
Когда отдыхали, истомлённые, ОНА шептала:
– Любимый! Я ждала тебя, а как увидела, так захотела!.. А так ничего бы и не хотела – здесь не на кого посмотреть.

И всё выше и выше полёт чувств, всё ближе и ближе отношения – близость, от которой всё замирает в груди. Давно я не слышал столько нежных, приятных, доверительно-тёплых слов.
Следующую ночь мы провели уже в моём люксе, в санатории Мориса Тореза. Едва накрыли стол и немного выпили, как она бросилась на кровать и воскликнула:
– Скорей, я хочу… Вчера не могла расслабиться!

Такие откровенные и горячие признания всегда особенно будоражат. Я не заставил себя долго ждать. И снова непередаваемые ощущения охватили всё моё существо.
А утром, сидя на пляже под зонтиком с круговой лавочкой и некоторым подобием столика для того, чтобы можно было поставить бутылку воды или стаканчик мороженого, я писал дневник:

«Смотрю на НЕЁ, такую милую, такую ладную, такую желанную и схожу с ума от стремления быть рядом, от желания обнять, прижать к себе, задушить в объятиях. Смотрю и думаю, если бы можно было всё начать сначала, пусть даже не с рождения, а хотя бы с возраста юного, с возраста начала возмужания, я бы, не задумываясь, отказался бы от всех иных встреч, от всех своих знакомств и побед. Я бы пошел с НЕЮ рука об руку, не петляя и не кося глазами в сторону, от первой встречи, и до последнего вздоха.

Бывают ли идеальные пары? Редко, но встречаются. Быть может, подари нам судьба такую встречу лет двадцать назад, мы стали бы такою парой!.. Но, быть может, отсутствия опыта и понимания жизни помешало бы сделать это. Быть может… Сейчас я смотрю на НЕЁ с позиций нынешних и с позиций нынешнего опыта…ЕЁ тело тронуло солнце, ласковые весенние лучи лишь коснулось его, и от этого лёгкого, волшебного прикосновения оно стало неподражаемым, неповторимым, неотразимым, неописуемым…»

Когда вернулись в номер, заметили, что ОНА чуть подгорела. Разделась донага и стала натирать себя. Капельки влаги застыли на её покрасневшем животике, на смуглых ногах…, а между ними – зовущий и манящий хохолок. Я даже зажмурился, ток пробежал по всему моему телу, и я едва сдержался, чтобы не броситься к НЕЙ, обнять и ощутить всем своим существом ЕЁ волшебное прикосновение.

Я попытался представить ЕЁ себе в подвенечном платье. Если суждено, то только венчаться. Страшно даже подумать, что опять придётся расставаться и снова украдкой искать встреч. Возможно ли это? Зачем? Какой в этом смысл? И что это даст в жизни? Оттяжка того, что рано или поздно случится неминуемо?

Я стремился увезти ЕЁ в свой санаторий, ведь там никто не мешал. Но ЕЁ корпус был практически на пляже, да и процедуры…
– Не сердись! Не хочу туда… Обещаю сделать всё, что хочешь. Сего
дня соседки не будет, поэтому… Но сначала танцы. Я хочу танцевать с тобой.

ЕЁ глаза, напоенные внутренним светом, огнём, будоражащим меня, воспламеняли чувства, мысли, желания.
А как легко было скользить с НЕЮ по залу, как приятно держать ЕЁ за гибкую талию, чувствовать ЕЁ горячее тело, видеть возле себя милые кудряшки, непокорно спадающие на глаза. Мы не пропускали медленных танцев, я водил, я крутил, я носил ЕЁ по залу и не мог оторвать восхищённого, восторженного взгляда. ОНА смотрела на меня нежно, ласково и старалась сделать что-то приятное. Даже быстрые танцы нас не разъединяли – мы танцевали, взявшись за руки.

Мы привлекали внимание. На НЕЁ смотрели с завистью. Я это видел отчётливо и был горд этим.
– Если бы ты не приехал, сейчас это были бы мои подруги… Хочешь, попрыгай с ними, а я посижу, отдохну.
– Это нехорошо по отношению к тебе, потом это просто не культурно.
– Ну, ладно, ладно. Всё. Сдаюсь!..
Потом сидели на берегу.
– Как хорошо, как хорошо, – повторяла ОНА.

ОНА сняла туфли и положила ноги мне на колени. Я гладил и теребил пальчики ЕЁ ног, ласкал блестящие в вечернем свете ноги в колготках.
Потом ОНА мылась под душем, раздевшись донага и любуясь своим загорелым телом, натиралась кремом, который блестел на животике и груди. Мы легли, и ОНА тихо сказала:
– Давай здесь быстро, а завтра там, у тебя, хорошо.
– Я хочу целовать тебя.
– Я тоже, но не сейчас, не здесь. Завтра. Давай положим на пол одеяло.

Я с трепетом опустился между разведёнными и слегка согнутыми в коленях ЕЁ ногами, ОНА прикрыла глаза, обвила мою шею руками, мы буквальное слились в одно целое, ощущая невероятную радость…
В один из тех незабываемых дней мы записались на поездку в ресторан Кон-Колонель, расположенный в пригороде Сочи, в горах.
Автобус ждал у ворот. Это был красный, ухоженный «Икарус». Мы стали первыми пассажирами. Ещё час назад, лёжа на пляже, сомневались: ехать – не ехать. Жалко море, солнце… Но хотелось ещё чего-то, каких-то ощущений, тем более, обещан был какой-то особый элитный ресторан, в который так просто не попадёшь.

В тот день записавшихся на эту поездку оказалось немного. Экскурсовод начал рассказ о здравницах Сочи, о причудах нынешней жизни, о гостиницах и тех, кто отдыхает в шикарных люксах, о городе и его районах.
Миновали Мацесту, где утром были на процедурах и где ОНА мне сказала:
– Сегодня, когда принимала ванну, так захотелось…
– Значит, вечером есть что ждать…
– Если дождёмся вечера. Может, до поездки?

В последнее время ЕЙ, видимо, было так неспокойно, что желания подавлялись мыслями, переживаниями. Я радовался тому, что возвращается былое, постепенно возвращаются те отношения, когда ничто не сдерживало от близости, едва, даже на какие-то минуты, оставались одни. Всё отчётливее я начинал понимать и осознавать именно свою вину в том, что где-то уже наметились трещинки.

Теперь я знал, как ликвидировать их. Заботой, нежностью, лаской. И ещё – ещё обеспечением душевного покоя.
“Икарус” легко катился по широкой дороге, оставляя позади бесчисленные здравницы. Наконец мы свернули на узкое шоссе, которое вело на подъём, и, повиляв по нему, остановились на площадке перед горбатым мостиком.
Мы уже знали, что приехали в ресторанчик, сооружённый в испанском стиле, который открыт офицерами запаса, проходившими службу на Кубе и сделавшими его по подобию полюбившегося им тамошнего заведения.

Мы перешли по горбатому мостику, на котором принято загадывать желания. Под ним неистовствовали лягушки. Ступили на танцплощадку с небольшой эстрадой. Справа была веранда со столиками, слева – вход в ресторан. Он оказался очень уютным и строгим своей чистотой и завершённостью интерьера. Выбрали столик вместе с милой парой отдыхающей в военном санатории «Адлер».

Прекрасный стол, внимательный официанты, хорошая музыка… Мы танцевали долгое время одни, и никто не мешал кружиться по залу. И снова ОНА была самой грациозной, самой обворожительной, самой, самой из всех женщин, что присутствовали в этом небольшом зале.
Нас доставили к воротам санатория, и наконец, мы оказались в своём люксе, наконец, снова одни, снова принадлежали друг другу. Хмель прошёл, но мы были хмельны от новых впечатлений, которые снова переживали вместе.
– Зажги там свет, а здесь погаси, – сказала ОНА.

Я сделал так, как она хотела, и встал на одно колено возле ЕЁ кровати. Я стал нежно и ласково гладить ЕЁ тело и вдруг услышал:
– Хочешь? Только быстро… Сегодня ещё можно.
В мгновение я оказался в сплетении ЕЁ рук и ног. Мы шептали друг другу нежные слова, наши губы не отрывались друг от друга. Так заканчивалось каждое приятное путешествие, так заканчивалась каждая поездка. ЕЁ пронзительное прекрасное от загара тело притягивало как магнит. Находясь на пляже, я боялся прикасаться к нему, чтобы не будоражить свои чувства, чтобы не устраивать себе испытания. Находясь рядом с НЕЙ, я всегда испытывал неистовое желание, желание до боли в той части тела, которая призвана его утолять. Это была какая-то сладкая каторга – видеть

ЕЁ и постоянно, со всею страстью желать слиться с нею. Никогда и никто не вызывал во мне чувств, даже отдалённо приближавшихся к этому.
Давно забросив поэзию, я вдруг снова стал складывать рифмы:
Я к коленкам твоим прикоснусь, чуть дыша,
Ощущая губами море,
А над нами горит солнца огненный шар,
И плывёт в голубом просторе.

Перед нами сияет лазурная даль,
Что-то шепчет волна морская,
Твоё смуглое тело упруго как сталь
Я глазами его ласкаю…

Я рассею туман и печаль растоплю
И от всех тебя бед укрою,
И в объятьях своих я тебя утоплю,
И своей назову мечтою.

Я мечтаю тебя отвести под венец
Он к лицу тебе будет, знаю.
И откроется счастье – тревогам конец,
И сольются сердца, сгорая.

Полыхнут в унисон, словно огненный шар,
Что плывёт, в синеве купаясь,
Мы возьмём у судьбы сей великий дар…
День и ночь об этом мечтаю!..

 

Вечером ОНА всплакнула чуть-чуть, прощаясь со своей соседкой по комнате. Потом мы долго сидели на берегу, прощаясь с морем, которое едва шелестело в сгущающихся сумерках. Зажглись фонари, засветились разноцветные фонарики, расставленные вокруг цветочных клумб на дорожке перед корпусом. Санаторий несколько опустел на рубеже отъездов и заездов, и было немного печально.

А утром ОНА не спеша собрала свои вещи. Мы переезжали в мой санаторий, в мой люкс, и нам оставалось провести на море ещё один день. Добрались на электричке до вокзала, сдали её сумку в камеру хранения, потом долго бродили по рынку, по торговым рядам, искали для НЕЁ удобные шлёпки, затем ехали на автобусе мимо гостиницы «Москва», где четыре года назад провели незабываемые десять дней.

Обедом меня уже не кормили, и мы легко перекусили с неизменным сухим вином с зеленью и огромными красными помидорами. Потом ОНА захотела
отдохнуть, но разделась полностью, а когда я склонился над ней, игриво молвила:
– Выбирай, сейчас или вечером.
– И сейчас, и вечером, – сказал я, – укладываясь между её загорелыми ногами.
– Нет, нет, нет, – сказала ОНА, но тут же задохнулась от наслаждения.

Я же не дал договорить поцелуями….
Потом мы отправились на пляж. ЕЙ уже не хотелось ни загорать, ни купаться, а нам ещё предстояло побывать на творческом вечере у местного поэта, нашего давнего знакомого.
И вот вечер… И снова было всё, всё, всё… Последний день на земле Сочи…
– Хочу медленно, хочу чувствовать тебя… Хочу долго, – говорила ОНА.

Свет от настенной лампы над моей кроватью падал на ЕЁ загорелые ноги, и я, когда ОНА останавливала: «Подожди, не спеши», приподнимался на руках, чтобы полюбоваться изгибом колен, складкой возле пушка волос и тем местом, коричневым от загара, которое сейчас заполнял выделяющийся белизной орган. Я сдерживался, я хотел как можно дольше быть в НЕЙ, наслаждаясь сумасшедшей близостью, ощущать ЕЁ горячее, податливое и упругое тело. Я сжимал

ЕЁ плечи, я сгребал в ладонь ЕЁ грудь, ощущая в самом центре ладони упругий камешек, я проводил рукой по ЕЁ ноге, поднимаясь всё выше, путаясь пальцами в волосиках, и пробирался дальше, к уже занятому пространству. ОНА слегка покачивала головой из стороны в сторону, лишь изредка приоткрывая глаза и повторяя:
– Ты мой, мне хорошо, мне так хорошо.
А потом вдруг:
– Всё, я устала, я отдала тебе всё… Хочу быстро…

А на следующий день нас ждал спальный вагон, ждала дорога…
Я не назвал ЕЁ имени ещё и потому, что уже и без того напитались сплетнями так называемые подружки, открыто желающие уничтожить то светлое, волшебное, чистое и высокое, что не дано им постичь. Довольно вкусившие дешёвой похоти, они не могли ей простить того, что не любили, как она, и не были любимы и боготворимы, как она. Моя любовь к НЕЙ возвысила её над ними, её любовь ко мне возмутила их скудные, подленькие умишки. Злобно бросились они терзать и рвать то, что так недоступно и непонятно им. Но все их мерзости бессильны против всесильной и горячей любви, против нашего взаимного восторга, против нашей взаимной веры и безмерного взаимного притяжения.

А потом было разоблачение!..
Двадцать долгих, мучительных, тревожных дней пребывал я в тёмной и мрачной бездне. Надежды истаивали, иссякала вера в грядущее.
Я метался, и сердце металось моё, не ведая покоя. Я брал себя в руки, но тут же чувства мои вырывали меня из этих рук.
Казалось, всё кончено, не будет больше и никогда, никогда не увижу свою любимую. За эти двадцать дней я лишь раз, только один раз видел ЕЁ. Но лучше бы не видел – это доставило мне нестерпимую боль.

ЕЁ пронзительная красота, ЕЁ волшебное, загорелое тело настолько манили и возбуждали меня, что не было сил терпеть. Дрожь, неуёмная дрожь во всём теле, непреодолимое желание и распираемая сила на кончике моего истосковавшегося по ЕЁ прелестям клинка.
ОНА, подавленная и раздавленная подлостью и предательством подруг, не хотела встречаться, ОНА казалась мне чужой, когда садилась в машину. Я отвёз её по каким-то неотложным делам. Мы остановились в самом центре микрорайона. Я перебрался на заднее сиденье, крепко сжал ЕЁ ногу, всё напряглось во мне, я водил рукой между ног, не поднимаясь выше дозволенного… Как я хотел слиться с НЕЮ в те минуты….

ОНА оставалась холодна. Я вернулся в дом отдыха и вышел на пляж, убитый ЕЁ холодом. Я хотел найти, я искал ЕЙ замену – клин, которым вышибают клин, вбитый в моё сердце. Искал и не находил.
И тогда я вновь обратился к блокноту и стал писать, затем привёз машинку и начал перепечатывать написанное.

Шли дни, один мучительнее другого. Гасли надежды. Я уже решил не звонить ЕЙ более, заставить себя забыть ЕЁ…
И позвонил… Прочитал ЕЙ стихи. А потом попросил о встрече. ОНА согласилась, и буря восторга, буря нежности и благодарности захлестнула моё сердце…

Я знал, что буду сгорать теперь от нетерпения, буду тревожиться до самой той минуты, когда закроется за нею дверь и ОНА упадёт в мои объятия.
Почему же люди столь злобны? Почему им так хочется выследить, разоблачить, домыслить, а потом в утрированном виде преподать всему свету, а в первую очередь жене того, кто вдруг оторвался от серых будней и взлетел в облака любви, и мужу той, что отправилась в этот полёт?

Они грешны? Допустим. Но это их личный грех, до которого не должно быть дела посторонним. Как удивительно прав был Бердяев, написав: «Когда мне рассказывали о романах знакомых мне людей, я всегда защищал право их на любовь, никогда не осуждал их, но часто испытывал инстинктивное отталкивание и предпочитал ничего не знать об этом». В этом – добропорядочность, в этом, если хотите, благочестие! Но не в том, чтобы выследить и сообщить мужу возлюбленной и жене возлюбленного.

А цель? Разве она может быть благой? Ведь всё это доставляет одним муки ревности, другим – неприятности. Разоблачение разрушает семьи, разрушает покой в этих семьях. Мне скажут, что, мол, разрушают те, кто пошёл на измену. Но ведь ими руководили чувства. Искренние и бескорыстные чувства. А какие чувства руководят соглядатаями, сплетниками, которые не останавливаются даже перед клеветой.

И вот что важно заметить. Сами влюблённые, пусть даже и грешат супружеской неверностью, во всяком случае, даже если и осуждаются частью окружающих, ни у кого омерзения не вызывают. Но какое же омерзение и презрение вызывают все эти бабки Алки и бабки Людки, которые похотливо потирая потные от волнения ручонки, спешат обрушить горькие известия на и без того уже претерпевших волнения и боль супругов, которым изменяют эти вот влюблённые.

Да, настоящая любовь – редкий цветок.
Я заканчиваю на едином вздохе эту свою исповедь, я весь в ожидании, весь в огне желания. Я и сейчас, более чем когда-либо неистово хочу погрузиться в волшебный пламень, испепеляющий меня.
Что принесёт мне грядущее? Оно туманно, наши отношения переживают взлёты и падения, но я верю в новый взлёт, и тогда из поднебесья счастья вылью из восторженной души новые строки пламенной исповеди.

Такую прозу принято считать хулиганской, даже пошлой, принято обходить интимные сцены отточиями, словно они кому-то ранят слух. Кому
они кажутся такими, тот не любил, а лишь играл в любовь. Да, интим сугубо личное дело, дело только двоих, и об этом очень хорошо сказал в своё время Бердяев.
Но как быть, если ты немножечко поэт? Поэт вправе вторгаться во все стороны человеческих отношений, вправе сгорать в огне своих чувств, мыслей, воспоминаний и ощущений, и тогда он сможет написать ярко, неистово и неповторимо, написать так, быть может, только раз в своей жизни! Продолжение ещё не прожито, ещё не написано, но оно следует!”

Теремрин прочитал всё за ночь. А через два дня он получил записку:
Уважаемый Дмитрий Николаевич!
Смею надеяться, что Вы уже прочитали «случайно забытую» кем-то в номере рукопись. Забыта она не случайно. Я знал, что вы заезжаете в этот номер и попросил положить рукопись в письменный стол.
Всё описанное действительно случилось со мною. Я описал, как мог. Но опубликовать сам не смогу, ведь тогда, прочитав всё это, от меня уйдёт жена, а дети перестанут со мною здороваться.

И тут я подумал, что моя история может стать основой для повести, или хотя бы рассказа, если к ней прикоснётся рука такого мастера лирической прозы, каким в моём понимании, являетесь Вы.
Вам ведь известен авторский приём, который использовал Константин Симонов в поэме «Пять страниц»… В Ленинградской гостинице, там где сегодня пишу я, между шкафом стенным и гостиничным тусклым трюмо, я случайно заметил, лежавшую там небольшую пачку старых листков, позабытое кем-то письмо… Без начала и адреса помню письмо это было…»

Вот и представьте себе, что нашли не за гостиничным тусклым трюмо, а в письменном столе позабытую кем-то неизвестным исповедь. Дайте герою
любое имя, а героине – героине, если это будет как-то соответствовать замыслу, не давайте никакого имени. Просто «она», просто «моя озорница», как называл я её. Я слежу за Вашим творчеством, и буду ждать свою «исповедь», облечённую в художественную форму в одной из Ваших книг. Мне бы не хотелось встретить иное имя, а её имя давать нельзя по соображениям безопасности. Она ведь замужем! А у нас с ней было лишь волшебное свадебное путешествие.

Но, может, оно заслуживает внимания? Ведь такие чувства редкость! Николай Александрович Бердяев точно подметил: «Настоящая любовь – редкий цветок». Судя по Вашим произведениям, Вы понимаете это…
С уважением. Полковник… (и неразборчиво подпись)
Теремрин закрыл рукопись и долго сидел в задумчивости. Использовать в своих замыслах? Нет, это заявка на хорошее произведение. Его надо печатать, но предварительно всё-таки завершить. Автор постоянно намекает на сложности во взаимоотношениях. Что за сложности? Теремрину самому уже стало интересно. Такие чувства! Такие отношения! Разве они могут закончиться просто так, бесследно растаяв?

И действительно, через несколько дней администратор передал письмо. Теремрин удивлённо взял конверт, пришёл в номер и прочитал:
«Не удержался я, Дмитрий Николаевич, не удержался потому, что волнует меня не столько оценка рукописи, сколько ваше мнение о перспективах вот этаких отношений.

Теперь, когда всё лучшее в прошлом, когда обстоятельства подорвали наши чувства, а, если точнее, мы не сумели сберечь их, до боли жалко тех минут, и я, измываясь над собою и своими ощущениями, пишу о них, чтобы оставили они свой след не только в моей жизни.
ОНА уже не волшебный огонь. И гаснет, гаснет, гаснет то чудное пламя, которое вспыхнуло столь всесильно и всевластно в наших сердцах. Я сопротивляюсь, я борюсь, борюсь отчаянно и в этом отчаянии делаю всё новые и новые ошибки.

ЕЁ раздражение входит в привычку, ЕЁ резкость становится нормой, но я ловлю те немногие солнечные блики былой любви. Я ловлю те солнечные зайчики, которые всё реже и реже прорываются сквозь грозовые тучи, предвещающие печальную развязку и разрыв натянувшейся струны наших чувств. Теперь, когда ОНА иногда ещё предстаёт передо мной во всём своём великолепии, мне особенно больно понимать, что всё это ещё моё и уже не моё. Нависла угроза. Как её отвести?

Я готов стонать от боли сердечной и вылить эту боль на бумагу. Я спешу вылить на бумагу былой восторг и нынешнюю боль, потому что не ведаю, что ждёт уже совсем скоро. Исчезнут солнечные блики, разбегутся последние зайчики и стрелою пронзит боль… и всё… всё померкнет. Тогда уже не возьмусь за перо и не смогу поверить бумаге то, что ещё недавно чувствовал столь отчётливо и сильно. Я ещё не теряю надежд, я не спешу прогнозировать, каков будет итог моей исповеди…»
Теремрин ответил сразу:

«Где найти слова, чтобы показать, что такое Любовь? Как показать Любовь, ничем не омрачённую, сильную, взаимную, переходящую в неистовый взаимный восторг? Вы смогли это показать. Смогли показать, что чувствует человек и как чувствует? Любящий ничего не видит и ни о чём не думает. Он готов на всё. Он пьян… Нет, «пьян» старо и плохо.

Головокружение – тоже не ново. И всё-таки, что же? Смотреть, слушать… Быть рядом, да так, чтобы сердце рвалось на части от счастье, когда рядом и болело, когда врозь… И стремиться к высшему, к самому пику! А что есть этот пик? Вы показали, что такое любовь практически, ибо Ваша любовь достойна восхищения и самой доброй светлой зависти. Вам надо показать теперь, как сохранить любовь. И я чувствую, что этого-то как раз Вы и не знаете. Перестаньте играть в прятки.

Назовитесь. Вам надо делать книгу, которую мы непременно издадим. Но скажу сразу. Какими бы высокими и светлыми не были чувства, какой бы искромётной и сумасшедшей не была любовь, она никогда не будет прочна, если опирается на одну составляющую, поддерживающую её в Мироздании. Советую Вам прочитать всё, что говорится о Любви в «Откровения людям Нового Века». Пока же процитирую лишь несколько наиболее важных положений из этих уникальных Диктовок, которых удостоил нас, людей, Сам Создатель: «…Любовь – это Гармония высшей пробы, и случается это только тогда, когда мужчина и женщина, дополняя друг друга, создают ячейку высшей Гармонии Вселенной.

Всё остальное – только условия, создающие не Гармонию отношений мужчины и женщины, а примитивные сексуальные отношения разных полов. Нет в этом случае Гармонии, и нет в этом случае Любви высшей пробы, а есть просто секс – бледное подобие Любви. Гармония сексуальных отношений двух полов возможна, но это гармония телесных отношений, а не Гармония Духа и Любви».

Окиньте строгим взором всю историю своей любви. Что было в ней? Испепеляющий огонь страсти? Да, он налицо. Это не заслуживает сурового порицания, ибо не было в ваших отношениях пошлости и похоти, ибо ваши сердца горели чистым огнём, по крайней мере, так думаю я. Но пламя страсти слабеет с годами. Что же остаётся? Должна оставаться вторая составляющая – духовная связь! Вот Создатель и говорит: «Идеальная пара, идеальный брак достигается только при гармонии Духа и Гармонии сексуальных отношений, – одно без другого невозможно». Как видим, только духовные отношения без отношений, столь блестяще описанных Вами, тоже не могут быть полными и соответствовать

Вселенским Законам. Одно без другого невозможно, хотя и уточняет Создатель: «Для Меня важнее, для Меня первостепеннее – Гармония Духа, а не Гармония сексуальных отношений, но выбор остаётся за человеком».
Так была ли ваша пара идеальной? На этот вопрос ответ Вы можете дать только сами.
Дмитрий Теремрин.»

Николай Шахмагонов (с)