Инспекторская проверка

Чистым и ясным утром подполковник Сергей Михайлович Анохин вывел свой мотострелковый батальон в лес, уже пропахший прелыми листьями и влажной землёй. Он выстроил роты на широкой поляне, хрипловатым от волнения баском сделал последние напутствия и, скомандовав «Вольной», стал прохаживаться вдоль строя, поглядывая на просёлочную дорогу. С минуты на минуту должен был подъехать проверяющий.

Ещё накануне Анохину сообщили, что инспектировать его батальон будет полковник Гончаров, председатель комиссии, присланной для проверки полка.

Гончарова Анохин знал ещё с курсантской скамьи. После окончания училища судьба разбросала их по разным гарнизонам, но спустя несколько лет свела вновь.

Давно уже позабылись те годы, не самые удачные в службе Анохина, забылись потому, что сам он не хотел их вспоминать, но как сегодня не всплыть в памяти былому? Снова невесёлые думы тронули душу, снова коснулась сердца застарелая обида.

Первая встреча произошла, когда Гончаров приехал в батальон, где Анохин взводом командовал. Комбатом приехал. Теперь Анохин комбат, а Гончаров уже давно командир полка. Но не зависть сейчас мучила Анохина, а досада. На себя досада.

В чём же дело? Свалить бы на удобное в таких случаях «не везёт». Так вот не свалишь. Вороша память, Анохин не мог не признаться себе: не в везении дело. Чужим он был для армии на первых порах своей службы. Недаром тот же Гончаров однажды сказал ему:

– Служба не любит пасынков, Сергей. Либо ты сроднишься с ней, и она отблагодарит тебя, либо чужаком останешься и будешь наказан… Ты же пока, извини за откровенность, чужак.

Уж и не помнит теперь Анохин, по какому поводу те слова сказаны – то ли когда вскрылось, что он подговорил своего приятеля лейтенанта Новикова подыграть ему на показном занятии, то ли по иному какому случаю, – а врезались они в память, будто вчера произнесены.

Задумался тогда Анохин. Было над чем задуматься. Действительно, в первые годы после окончания училища он равнодушно относился к службе. Не интересовала она его, потому что никогда не мечтал об офицерской профессии и в училище оказался по воле случая.

После окончания средней школы поступал в технический вуз, да по конкурсу не прошёл. Год проработал, снова хотел документы подавать, а тут приятель один соблазнил попытать счастье в высшее общевойсковое командное училище. Пояснил: всё лучше, чем армия, а ведь если бы и на этот раз в институт не прошёл, осенью бы точно призвали. Попытали счастье. Анохин экзамены сдал, а вот товарищ провалился. Сначала Анохин радовался, что поступил в училище, но когда понял, что такое армейская служба, сразу скис. Никак не мог привыкнуть к распорядку дня, к суровой дисциплине, тому, что в город вырваться не так просто. Увольнения целиком и полностью зависели от учёбы и дисциплины. Решил уйти из училища, но выяснилось, что так просто не уйдёшь. Нужно сначала в войсках два года отслужить. В войска не хотелось. Отложил решение вопроса на неопределённый срок. Решил – образование, мол, получу, а там видно будет. Постепенно привык, смирился.

Прошло несколько серых, однообразных лет. Анохин отбывал в подразделении положенные часы, мало заботясь о пользе своей работы и думая всю неделю лишь об одном – как бы не попасть в наряд с субботы на воскресенье и уехать на выходной в Москву, к жене, которая не хотела покидать столицу. Да и Анохин не очень настаивал, надеясь каким-то образом вырваться туда на любую должность, поскольку московская прописка давала большие шансы в те годы.

Серыми были будни только для него. Его сослуживцы радовались жизни, их не сгибали тяготы службы. Порой, он дивился тому, что они с удовольствием проводят занятия, может и не с особым удовольствием, но спокойно ходят в наряды и караулы, чувствуют себя в своей тарелке на разного рода учениях.

Он не мог не замечать, что его одногодки один за другим получают повышения по службе, но не было у него на первых порах не то, что зависти – он вообще относился ко всему этому равнодушно. Так продолжалось до тех пор, пока ему ни дали квартиру и он ни привёз в гарнизон свою жену. Лида сразу перезнакомилась с жёнами его сослуживцев, оказалась в курсе всех событий и выяснила, что её муж считается бесперспективным офицером, что в гарнизонном городке очень стыдно и обидно. Это задело самолюбие жены, и она стала «пилить» Анохина. Он, тем не менее, относился к этому безразлично до той самой поры, пока в батальон не прибыл новый комбат – его однокашник Павел Гончаров.

Лида узнала о том чуть ни в тот же день.

Когда Анохин пришёл со службы, сказала:

– Слушай, я сегодня видела Пашку Гончарова.

– Да, он принял наш батальон, – сказал Анохин.

– Он уже комбат! – удивилась Лила. – Вот это молодец! Я всегда говорила, что он далеко пойдёт, не то, что ты…

Шла бы речь о любом другом офицере, Анохин не обратил бы внимания, но Пашка… Заскребло на душе, всколыхнулось там забытое чувство ревности, ведь не только однокашниками были они с Гончаровым в училище. Лида успела сделать их соперниками.

Старая это история. Казалось бы, что о ней вспоминать? Ведь Лида стала женой Сергея, а не Павла. Но почему же так случилось, до сих пор не знает Анохин, и думается ему, что всё-таки не он, а Гончаров взял верх в её сердце. Просто по какой-то причине она стала не нужна Гончарову, ну и Лида тут же метнулась к нему – Анохину. Возможно, ей и вовсе было безразлично в ту пору, за кого выйти замуж. Главное, за офицера. И такое случалось, причём, случалось нередко. Перед выпуском КПП училища осаждали претендентки на звание офицерской жены.

 

Много лет минуло, но теперь, прохаживаясь по поляне перед строем своего батальона, подполковник Анохин почувствовал, как неприятно укололо его это воспоминание.

А между тем, вездеход, на котором ехал полковник Гончаров, промчался по разбитому колёсами автомашин и гусеницами танков большаку по направлению к учебному центру и, свернув на ухабистую лесную дорогу, затенённую, словно гигантским золотым шатром, пышными кронами высоких ветвистых деревьев, затормозил на краю поляны.

– Кажется, приехали, – сказал Гончаров, открывая дверцу кабины.

Он ступил на пёстрый лиственный покров и тут же услышал строевую команду, поданную очень знакомым баритоном.

«Неужели Сергей Анохин? – подумал Гончаров, глядя на офицера, что стоял перед строем батальона, вытянутым в линию взводных колонн вдоль поляны, а когда тот повернулся кругом и, приложив руку к головному убору, пошёл навстречу, едва не воскликнул: – Точно, он!»

Когда Гончарову накануне назвали батальон, который предстоит проверять и фамилию комбата, он не обратил особого внимания. Мало ли Анохиных на свете. Фамилия далеко не редкая. Да и поздновато Анохину на батальоне-то быть. Уж пора бы, если не полком командовать, то в замах ходить в полковом звене, или штаб возглавить…

Но вот комбат остановился в трёх шагах от Гончарова и, чётко выговаривая слова, на одном дыхании доложил:

– Товарищ полковник, представляю первый мотострелковый батальон для инспекторской проверки по тактической подготовке. Командир батальона гвардии подполковник Анохин.

– Здравствуйте, Сергей Михайлович, – сказал Гончаров, пожимая руку комбату.

Затем он сделал несколько шагов к строю батальона и поздоровался. Строй ответил дружно. Эхо солдатского приветствия прокатилось по осеннему лесу, отозвавшись эхом где-то вдалеке.

Скомандовав «Вольно», Гончаров повернулся к Анохину и приказал:

– Батальон расположить так, как это положено в районе сбора. Я проверю. Через десять минут ко мне с начальником штаба и командирами рот. Поставлю боевую задачу.

Полковник Гончаров и виду не подал, что встреча с Анохиным явилась для него полной неожиданностью. А ведь это было действительно так. Накануне выезда в проверяемый мотострелковый полк он был приглашён в Управление военно-учебных заведений по делу, касающемуся его дальнейшей службы, и потому не мог присутствовать на строевом смотре, посвящённом началу инспекторской проверки. Только под вечер, добравшись до полка, он быстро просмотрел представленные заместителем председателя комиссии результаты инспекторского опроса, изучил представленный командиром полка план проверки, кое-что изменил в нём, а затем неожиданно заявил:

– Первый батальон по огневой и тактической подготовке проверю сам. Когда  и что он сдаёт по плану?

– Завтра тактические учения с боевой стрельбой, – доложил командир полка и, обратившись к своему начальнику штаба, распорядился: – Представьте календарь учений и рабочую карту.

Начальник штаба подал большую картонную папку.

– Благодарю вас, – кивнул Гончаров. – Впрочем, мне календарь ни к чему. Дайте мне чистую рабочую карту. Тактическую обстановку разработаю сам.

– А успеете? – усомнился командир полка. – Даже на местность съездить некогда.

– Я служил здесь, товарищ подполковник, и первым батальоном командовал. Правда, давненько это было, – Гончаров оторвал задумчивый взгляд от карты, но тут же, словно прогнав накатившиеся воспоминания, прибавил: – Местность, прилегающую к войсковому стрельбищу, и тактическое поле хорошо помню. Давайте карту.

Полковник Гончаров прошёл в тактический класс, расположенный близ кабинета командира полка, на том же этаже двухэтажного каменного здания штаба, с интересом осмотрел новые стенды, электрифицированный ящик с песком, сел за стол и, развернув карту, задумался.

Желание самому проверить 1-й мотострелковый батальон по огневой и тактической подготовке возникло сразу, как только он узнал о назначении председателем комиссии. Захотелось посмотреть, чем теперь дышит подразделение, в которое он вложил в своё время немало труда, в котором оставил частичку своего сердца. Он понимал, что вряд ли найдётся в батальоне хотя бы один человек, кто помнит его – все уж наверняка давно сменились, – да и не это было главным. Волновало другое – живы ли старые, добрые традиции, по-прежнему ли батальон ходит в передовых, не утратил ли тех показателей, которых добился под его командованием.

Он склонился над картой. Перед глазами замелькали знакомые названия: урочище Земляничное, болото Клюквенное, озеро Белое.

А где же дефиле между озером и болотом, на котором он проводил своё первое в батальоне тактическое занятие с офицерами? Где высотка, на которой располагался опорный пункт «противника». Именно на том занятии он познакомился с деловыми качествами своего однокашника Сергея Анохина, именно тогда узнал молодого офицера лейтенант Александра Новикова, с которым позже не раз сталкивала его военная судьба.

«А что если одну из рот батальона заставить наступать через дефиле, через то самое… между озером Белым и болотом Клюквенным? Что, если дать ту же вводную, из-за которой разгорелся жаркий спор на летучке?» – задумался Гончаров.

Он быстро нанёс на карту разграничительные линии, очертил ближайшую и последующую задачи, вывел красным карандашом стрелку, указывающую направление дальнейшего наступления.

«Посмотрим, как вы справитесь с этой задачей?», – подумал он об офицерах памятного ему батальона, с которыми предстояло познакомиться в ходе проверки.

И вот он стоял на поляне, ожидая, когда, выполнив необходимые мероприятия по расположению подразделений в районе сбора, комбат, начальник штаба и командиры рот прибудут за получением учебно-боевой задачи.

И ещё одна неожиданная встреча ждала Гончарова. Когда собрались офицеры, лицо одного из них показалось ему знакомым, фамилия – тоже.

– Капитан Верейкин, командир второй мотострелковой роты, – назвался офицер.

Гончаров пристально посмотрел на капитана и он, хитро прищурившись, прибавил к сказанному:

– Рядовой Верейкин служил в первом взводе второй роты у лейтенанта Новикова. Теперь этой ротой командую, – и после паузы спросил: – Помните?

– Теперь вспомнил… Надо же, какое совпадение!

– Нет. Не совпадение, товарищ полковник! После окончания высшего общевойскового командного училища я сам попросил в родной полк, а уже в полку – в свою роту. Училище окончил с отличием, вот просьбу и удовлетворили.

– Приятно слышать, что полк стал для вас родным, – молвил Гончаров, многозначительно посмотрев в глаза Верейкину, но, заметив смущение на лице офицера, больше ничего не прибавил и после короткой паузы приступил к постановке боевых задач.

 

                           2.

 

Снова побежал под колёса вездехода лесной просёлок. Впереди, раскачиваясь на ухабах, шла боевая машина командира батальона, и антенна её радиостанции, вздрагивая при каждом покачивании машины на ухабах, то колебалась, словно маятник, то плавно выписывала в воздухе замысловатые фигуры.

«Вот так Верейкин! Кто бы мог подумать, что он станет офицером, и, кажется, неплохим офицером, – размышлял полковник Гончаров. – А каким он пришёл в батальон, сколько неприятностей принёс с собой!..»

 

…Начались неприятности с первого дня службы Верейкина в батальоне. Гончаров работал в своём кабинете, когда дверь осторожно приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась голова начальника медицинского пункта старшины сверхсрочной службы Зыбина.

– Разрешите, товарищ капитан?

– Пожалуйста, заходите, – сказал Гончаров, отложив блокнот.

Сверхсрочник был в годах, и Гончаров встал, вышел из-за стола, протягивая ему руку.

– Слушаю вас.

Молодой комбат чувствовал некоторую неловкость, когда приходилось встречаться с этим своим подчинённым. Старшина Зыбин служил в полку чуть ли ни с самого его формирования. Всю войну прошёл, и китель его украшали несколько рядов орденских планок. Гончарову он в отцы годился, а должен был вытягиваться при встрече и каблуками щелкать.

Зыбин торопливо пожал протянутую ему руку и заговорил совершенно невоенным языком, произнося во многих словах «ы» вместо «и».

– Вот, значыт, какое дело, товарищ капитан. Доложить я прыбыл… Сегодня, значыт, ходыл я на полковой медицинский пункт младшего сержанта для нас забрать…

– В батальон? Но почему пополнение в батальон через пэ-эм-пэ поступает? – удивился Гончаров.

– Младший сержант это по нашей, значыт, по медицинской часты, вот какое дело…

– Что сержант-то неплохой? – снова спросил Гончаров, резонно подумав, что, конечно уж, не только затем, чтобы доложить о прибытии младшего командира, пришёл к нему Зыбин.

– А лях его знает. С виду заковыристый, грамотный дюже. Беседовал я с им, значыт. Сказывал он, что три года почитай в медыцынском ынституте отучился. А потом в армию загремел. Вот какое дело.

– Почему же только три года? Ведь из институтов в армию не берут, тем более, из медицинского, где кафедра военная есть.

– Сказывал он, что сам решыл пойты. Армия, сказывал, школа хорошая, вот он ы решыл эту школу пройты…

– Интересно!

– Но я-то, значыт, вот по какому делу. Резолюцыя здесь комполка, – старшина протянул командировочное предписание младшего сержанта.

В верхнем углу, наискось, было написано: «Направить в 1-й батальон. К-ну Гончарову разобраться и наказать своей властью». И стояла размашистая подпись полковника Чернышёва.

– Вот в чём дело, – протянул Гончаров. – Выходит, прибыл этот младший сержант для прохождения службы на полковом медицинском пункте, а за опоздание в часть его решили оттуда убрать и направить к нам на исправление?

– Не могу знать, – пожал плечами Зыбин. – Начмед сказал, что этот младший сержант почти на сутки опоздал.

– Чем объяснил опоздание? Вы с ним беседовали?

– Точно так, – кивнул Зыбин. – Он сказывал, что в части задержался, где раньше служил. Выехал на сутки позже, да в Москве, значыт, с билетами трудно было. Лето ведь. Вот какое дело.

– Он что, через Москву ехал? – Гончаров повернулся к карте, висевшей на стене. – Впрочем, иначе к нам и не попадёшь, – прибавил он, прикинув маршрут из города, где располагалось учебное соединение, до своего гарнизона. – А родом откуда этот сержант?

– Не спрсыл я, – виновато ответил Зыбин. – В медыцынском, вроде как, в Москве учылся. Да вы сами поспрошайте. Он здесь, за дверью.

– Пусть войдёт.

На пороге появился высокий, худощавый младший сержант с медицинскими эмблемами на петлицах кителя.

– Товарищ гвардии капитан, младший сержант Верейкин по вашему приказанию прибыл! – молодцевато отчеканил он.

– Здравствуйте, – кивнул Гончаров и, указав на стул, прибавил: – Садитесь. И вы присаживайтесь, товарищ старшина, – повернувшись к Зыбину, предложил он.

Ещё раз пробежав глазами текст предписания, комбат неожиданно спросил:

– В каком институте вы учились?

– В медицинском, – ответил Верейкин.

– Это я знаю. В каком городе?

– В Москве.

– В Москве три института.

– В третьем и учился.

– На зубного врача, значыт, учился, – огорчённо констатировал старшина Зыбин.

– Никак нет, – даже не обернувшись на голос старшины и продолжая «есть» глазами комбата, резковато ответил младший сержант и пояснил: – Я учился на лечебном факультете. Так что уже готовый фельдшер.

«Наверняка москвич, – решил Гончаров, вспомнив, что на лечебный факультет этого института, хоть и именуемого Стоматологическим, принимают только тех, кто имеет московскую прописку или прописку в зелёной зоне, поскольку готовят специалистов только для столицы. – Теперь ясно, почему опоздал. Наверняка домой заезжал».

Капитан Гончаров встал, подошёл к окну, мечтательно проговорил:

– Люблю летнюю Москву, когда бульвары и парки одеты молодой ярко-зелёной листвой. Стало быть, удалось прогуляться по столице, навестить родителей?! – то ли спрашивая, то ли утверждая, прибавил комбат, пристально посмотрев в глаза Верейкину.

Верейкин насторожился, глаза забегали.

– Я ж сразу из учебки, то есть из учебного подразделения, – поправился он. – И так едва успел… Времени на дорогу в обрез дали.

– А вот начинать службу на новом месте с обмана нехорошо, – сказал Гончаров и, отвернув предписание, показал приколотый к нему билет. – Вы же самолётом от Москвы летели. – Стало быть, на Москву у вас высвободилось, по меньшей мере, двое суток. Неужели мало показалось. Зачем же опаздывать?

Верейкин промолчал.

– Заезжали домой?

– Нет, никак нет! – твёрдо ответил младший сержант, не мигая глядя на комбата.

– Э-эх! Неужели вам непонятно, что разницы нет, были вы дома или не были. В любом случае вы заслуживаете наказание за серьёзный проступок. И будете наказаны.

Верейкин вскочил со стула, вытянулся.

– За опоздание в часть объявляю вам пять суток ареста! – твёрдо отрубил Гончаров. – Ваше опоздание на грани воинского преступление. Ещё немного, и вами бы занялась военная прокуратура. Всё. Можете идти. Старшина Зыбин, отправьте младшего сержанта на гауптвахту.

Это было первое взыскание, которое Гончаров объявил в батальоне. Впрочем, происшествие не падало пятном на батальон, поскольку совершил его младший сержант, ещё не будучи членом нового воинского коллектива. А вот последующие… Многие из них и по сей день памятны Гончарову. И предшествовало им целое сплетение и переплетение самых различных обстоятельств.

Как-то, это было в июне, примерно месяц спустя после того как Гончаров принял батальон, вернулся он в общежитие несколько раньше обычного. Когда брал ключ от комнаты, дежурная сказала ему:

– Павел Андреевич, лейтенант Новиков из отпуска вернулся.

– Хорошо, спасибо, – кивнул он и уже хотел выйти в коридор, но женщина продолжала:

– Сдаётся мне, стряслось что-то у парня. Весь из себя какой-то не такой… Сами знаете, обычно весёлый он, жизнерадостный, а тут мрачный ходит, тусклый…

– Один приехал? – спросил Гончаров, хмуря брови и припоминая, что Новиков собирался жениться.

– Один.

– Хорошо, спасибо, что предупредили. Зайду к нему.

Через пару минут Гончаров постучал в дверь команаты, в которой жил Новиков.

– Заходите, – послышалось за дверью, и Гончаров не узнал голос лейтенанта, настолько он действительно изменился.

Новиков сидел на стуле, вяло перебирая вещи в раскрытом чемодане, небрежно прошенном на койку. Он обернулся на скрип отворяемой двери, безразлично посмотрел на комбата, и по лицу лейтенанта Гончаров понял: мыслями тот сейчас где-то далеко-далеко.

– Здравствуй, Саша, с приездом! – просто, по-товарищески сказал Гончаров, умышленно не замечая того, что лейтенант, обычно подчёркнуто дисциплинированный и вежливый, даже не встал со стула при появлении командира.

Услышав эти слова, Новиков, спохватившись, встал, но заговорил всё же как-то равнодушно:

– Здравия желаю, товарищ капитан. Извините…

– Как отдохнул? – Гончаров подошёл к окну, сел в кресло и, не дожидаясь ответа, прибавил: – Да, тебя поздравить нужно. Квартира будет вот-вот!

Зная, что лейтенант собирается жениться и привезти в гарнизон жену, Гончаров поторопил квартирно-эксплуатационную часть, заявив, что сам, хоть и комбат, может подождать, поскольку холост и таковым пока останется, но молодому женатику квартиру нужно дать немедленно. Командир полка поддержал просьбу, хотя и заметил, что комбаты, хоть и холостому, тоже не след долго в общежитии задерживаться. Впрочем, в гарнизоне в плане жилься офицеров не ущемляли. Советская власть заботилась о том, чтобы молодые офицеры недолго мыкались по общежитиям, да и с обзаведением надежным семейным тылом не затягивали. Семейный человек – более надежный и предсказуемый человек.

Вот и Новикову постарались выбить квартиру, как только он задумал жениться, поскольку раньше он и не просил – общежитие вполне устраивало. И вдруг теперь лейтенант сказал с печальным равнодушием:

– Спасибо, товарищ капитан, только не нужна мне теперь квартира.

– Как это не нужна? – удивлённо переспросил Гончаров.

Новиков не ответил. Он продолжал копаться в чемодане, что-то разыскивая. Гончаров с вопросами не приставал, понимая: лейтенант расскажет всё сам, во всяком случае, должен рассказать, чтобы облегчить душу. Только не вдруг, не сразу. Знать же, что стряслось у офицера, комбату было необходимо, ведь завтра Новикову идти на службу, работать с людьми. Он должен оставить за воротами части всё неприятное, что привёз с собой из отпуска.

И Новиков заговорил. Сначала медленно, будто нехотя, затем всё более оживляясь, словно сваливая с плеч тяжёлую ношу.

 

…Всё произошло в первые дни отпуска.

Марина встретила его на вокзале. Он издали заметил её длинные, пушистые волосы, которыми весело играл ветер, и сама он, точно весёлый вихрь, налетела на Александра, задорная, радостная.

– Ты как раз вовремя, – защебетала она, лишь на миг подставив для поцелуя щёчку. – Сегодня мы приглашены на день рождения. Помнишь Зою, мою подругу?

– Помню, идём!

У Зои было шумно и весело, так шумно и весело, как всегда бывает, если собираются студенты.

– А почему Женьку не пригласили? – спросила у именинницы одна из подруг.

– Исчез куда-то, – ответила та. – В институт не ходит.

– Бросил он институт, – сказала Марина, нахмурившись. – Сейчас в армии служит.

– Вот как? – удивилась Зоя. – И что же, почему?

– Сказал, что ошибся в выборе профессии – не лежит душа к медицине, – пояснила Марина. – Н-да… Я же не раз говорила, что высшее образование не для всех.

– Подожди, подожди, – вступила в разговор её подруга, – Я его только сегодня утром видела. Здесь он, в Москве.

– Может, в отпуске? – высказала предположение Зоя. – Позвони ему, Марин, ты же всегда над ним шефствовала.

Марина порылась в записной книжке и пошла к телефону.

Новиков насторожился.

– Сейчас явится! – вернувшись, объявила Марина и, поймав на себе вопросительный взгляд Новикова, пояснила ему, что Женька учился с ней         в одной группе, но на третьем курсе стал часто пропускать занятия, объясняя, что ошибся в выборе профессии и не хочет становиться врачом. Его отчислили из института, и он сразу попал в армию.

Спустя полчаса в дверь позвонили, и тут же в комнату буквально ворвался высоченный парень, стриженный под полубокс.

Марина сорвалась с места и шагнула к нему навстречу. Парень подхватил её на руки и закружил по комнате.

Новиков независимо уставился в тарелку. А новый гость уже поздравлял Зою, здоровался с остальными. Небрежно кивнул он и Новикову, покосившись на его офицерские звёздочки. Сел он рядом с Мариной по другую от Новикова сторону, вёл себя развязно, без умолку говорил всякую чушь.

– Что же это ты решил институт бросить? – спросила Зоя.

– А что мне институт! Я только из-за неё и пошёл в медицину, – кивнул он на Марину. – Ничего, отслужу, а потом в педагогический подамся. Кстати, отпуск у меня кончается, так что завтра жду всех на проводы.

Марина повернулась в сторону Женьки и, казалось, совсем забыла о Новикове. Тот потихоньку встал. На немой вопрос хозяйки шепнул:

– Покурю на лестнице.

– Опять курить, – повела плечом Марина. – Когда только отучу от этой дурной привычки?!

Собственно, Новиков не был заядлым курильщиком. Так, баловался периодически, поясняя, что выкуривает одну-другую сигаретку, если немного выпьет.

Вот и на этот раз он, выйдя на лестницу, достал сигарету, размял её, но тут же снова вложил в пачку и решительно сбежал вниз по лестнице.

На следующий день он несколько раз порывался позвонить Марине, но, уже почти набрав номер телефона, перед последней цифрой вешал трубку. Наконец, решился. К телефону подошла Марина.

– Слушаю, – сухо сказала она.

– Это я, – тихо проговорил Новиков.

– Узнала. Ну и что?

– Давай сегодня встретимся!

– Сегодня не могу. Ты же знаешь, что мы все приглашены к Женьке. Можешь пойти с нами, если хочешь.

Новикова это предложение взорвало:

– Опять Женька?! Мне-то что у него делать? Смотреть, как он тебя на руках носит?

– Не говори ерунду. Ты всё не так понял. И сам ушёл, между прочим, бросив меня. Пришлось Женьке провожать, – сгоряча сказала Марина, явно не подумав.

– Ну, так ведь тебе это так приятно… Ты вчера меня и не замечала. Странно, что вообще заметила, что я ушёл.

– Не говори глупости, – возмутилась Марина. – Это мой товарищ. Мы вместе учились. С тобой мы и завтра можем встретиться, а он уезжает. Ты же не на один день приехал. Ты же…

– На два, – перебил Новиков. – Завтра тоже отбываю.

Он повесил трубку и нервно заходил по комнате. Затем собрался и уехал к родителям на дачу.

Неделю не появлялся в городе, а когда всё-таки приехал и позвонил Марине, оказалось, что она на выездной врачебной практике где-то в сельской больнице.

Гончаров выслушал молча.

– А ты, по-моему, не прав, Саша, – сказал он после паузы. – С чего вдруг решил, что у Марины с этим парнем какие-то особые отношения? Они просто вместе учились. Нужно было спокойно во всём разобраться, прежде чем так поступать, как ты поступил. Ведь сам знаешь, – улыбнулся комбат, – следует сначала досконально изучить обстановку, а потом уж братья за решение. Мой тебе совет: завтра же позвони ей.

– Вы так советуете? – с надеждой проговорил Новиков, но тут же со вздохом заметил: – Нет, думаю, что всё не просто. Перед глазами стоит картинка… Как он её кружит по комнате.

– Ты не принимаешь во внимание одно обстоятельство. Они студенты. Впрочем, нам, прошедшим суворовское училище и общевойсковое училище, где строгий мужской коллектив, трудно понять, каковы отношения между мальчишками и девчонками в старших классах школы, а тем более, в институте. Обнять по-дружески, даже на руки поднять, для них очень просто. И вовсе не означает каких-то отношений. Это мы трепетно относимся к каждому прикосновению к прекрасному полу, – Гончаров посмотрел на реакцию Новикова, лицо которого снова озарилось надеждой, и прибавил: – Конечно, я советчик плохой. Как видишь, сам холостяк. А почему? Упустил однажды девушку… По собственной глупости упустил, потому что вот так же сам всё решил и за неё, и за себя… Кстати, а почему ты даже письмо от неё читать не стал? – Гончаров кивнул на стол, на котором лежала стопка конвертов.

– Какое письмо? Вроде бы все письма отслуживших солдат, – с сомнением сказал Новиков, протягивая руку, и тут же с удивлением заметил: – Действительно, от неё, а я их даже не просмотрел… Взглянул на первое и решил потом прочесть. И как вы заметили?

Он поспешно разорвал конверт и прочитал:

«Ты мог хотя бы найти в себе смелость написать, что между нами всё кончено. Или решил предоставить мне возможность самой догадываться об этом?»

И всё. Только подпись стояла под этой коротенькой записочкой. Новиков растерянно протянул её Гончарову.

– Вот видишь, садовая голова. Был бы ты ей безразличен, неужели бы такое письмо написала? Так что звони, и чем быстрее, тем лучше.

– Звонить? Я ей пытался дозвониться перед отъездом в полк, но она ещё не вернулась в Москву после выездной практики. В следующую субботу приехать должна.

– Вот в субботу и позвони.

 

В субботу первый мотострелковый батальона обеспечивал суточный наряд. Помня о разговоре с Новиковым, Гончаров приказал поставить его начальником патруля, рассудив, что у того будет возможность заглянуть на переговорный пункт и позвонить в Москву.

О том, что произошло во время несения патрульной службы, Гончаров узнал в понедельник из доклада Новикова. Правда, лейтенант доложил обо всём, кроме одного. Он не сказал, что задержанный им младший сержант из батальона знаком ему значительно раньше.

А случилось вот что. Во время несения службы патрульный наряд проходил неподалёку от междугородной телефонной станции.

– Можете покурить минут десять в скверике, – сказал Новиков своим помощникам, тем более, патрульному наряду действительно полагался десятиминутный перекур каждый час несения службы. – А я забегу на переговорный. Попробую позвонить в Москву по автомату.

И тут внимание привлёк высокий парень в спортивной форме, который тоже направлялся к переговорному пункту. Уже смеркалось, однако, приглядевшись, Новиков сразу подумал о том, что где-то видел его раньше. Где? Сразу не сообразил лишь по одной причине – слишком неожиданной, даже невероятной была такая встреча.

«Неужели тот самый Евгений?! – подумал Новиков. – Неужели он служит в этом городе? Вот дела!..»

Заметив патрульный наряд и обратив внимание на пристально изучающего его начальника патруля, парень остановился в нерешительности, даже отступил назад, но потом, подумав, пошёл в прежнем направлении. Старался держаться как можно более независимо, однако волнение выдавало его.

«Да, это он, – понял Новиков, когда парень поравнялся с ним. – Но как же его фамилия? Как? Нет, не помню!»

– Молодой человек, подойдите, пожалуйста, ко мне, – вежливо окликнул Новиков, всё ещё допуская ошибку и размышляя, с чего начать разговор.

Парень вздрогнул, обернулся. Узнал ли он Новикова, сказать трудно, но тут же бросился по направлению к стоянке такси.

– Задержать! – коротко приказал Новиков своим патрульным и сам побежал вместе с ними.

Беглец пересёк улицу, открыл дверцу стоявшего на остановке такси и плюхнулся на переднее сиденье.

«Уйдёт! – испугался Новиков. – А ведь наверняка в самовольной отлучке. Иначе для чего в спортивную форму переоделся, да ещё и убежать решил?!»

Однако машина продолжала стоять. Когда Новиков подбежал к ней, то увидел, что преследуемый ими парень в спортивной форме сидел, вдавленный в спинку переднего сиденья могучей рукой шофёра.

– Гляжу, убегает от вас, – сказал таксист, пожимая руку Новикову. – Не зря, думаю, вот и прихватил. А он кричит: мол, в самоволке я, неужели сам не служил, помоги скрыться от патруля… А сам не в военной форме. Может, бандит какой, думаю. Ну, вы там сами разберётесь, товарищ лейтенант, в самоволке или ещё что…

– Спасибо, – сказал Новиков.

– Да что там! – махнул рукой таксист. – Он верно подметил. Я действительно служил. Старшиной роты был в срочную. Сам с этакими навоевался, – он кивнул на беглеца. – И что не служится? Два ведь года всего сделали, причём, ровно два года… А мы три служили и обязательно чтоб с хвостиком!..

– По какому праву вы меня задержали? – придя, между тем, в себя, запротестовал беглец. – Занимайтесь своими военными, а я гражданский человек. – Но тут язык у него застрял в горле – он узнал Новиков.

– Документы, гражданский человек. Предъявите документы! – потребовал Новиков. – И не нужно изворачиваться. Я же вас знаю, младший сержант!

– Нет документов. Они у меня в части, – упавшим голосом пробормотал задержанный. – Отпустите, товарищ лейтенант, пожалуйста, отпустите. Я ведь только позвонить хотел, Марине позвонить. Обещал… Она сегодня с практики возвращается.

– Можно было записаться в увольнение и звонить, сколько и кому вздумается.

– Не пустили, – буркнул задержанный.

– Ваша фамилия и номер части? – задал вопрос Новиков, раскрыв блокнот и приготавливая записывать.

– Верейкин… Евгений, если помните. Младший сержант, – ответил задержанный и назвал номер войсковой части.

– Вот как! И в каком же подразделении? – снова спросил Новиков, узнав, что Верейкин из одного с ним полка.

– В первом батальоне, фельдшер медпункта.

– В таком случае нет нужды в комендатуру отправлять, – решил Новиков. – Отведу вас в часть, а в понедельник разберёмся, что с вами делать.

– А позвонить разрешите? Позарез нужно, – стал клянчить Верейкин. – Марине же позвонить.

Расчёт он делал на то, что Новиков, не желая слыть ревнивцем, разрешит позвонить. Да и хотелось уколоть этого лейтенант, во-первых, за то, что считал его виновником неудачных попыток ухаживать за Мариной, во-вторых, за это обидное задержание в самоволке.

– Никаких звонков, – резко сказал Новиков. – Вы задержаны патрульным нарядом в самовольной отлучке.

– Понятно, всё понятно, почему не разрешаете. Но это не поможет, – с насмешкой заявил Верейкин.

Новиков пропустил эти фразы мимо ушей. Посчитал недостойным на них реагировать. Звонить Марине расхотелось. У страха, говорят, глаза велики, у ревности они необъятны. Что мог подумать Новиков? Если бы рассудил спокойно, может, и догадался бы, что Верейкин затеял весь этот спектакль, чтобы уколоть его, да и поставить в неловкое положение – получалось, что задержал соперника. Тем и объяснить потом причину наказания, которое, конечно, последует за самоволку. Если бы поразмыслил спокойно, то, быть может, сообразил, что Верейкин мог идти звонить вовсе не Марине, которая отвергла его ухаживания и относилась лишь как к хорошему товарищу и бывшему однокласснику, а затем сокурснику в институте. Но он не мог рассуждать здраво, потому что был очень и очень обижен на Марину, а обида – не лучший советчик в делах любви.

В понедельник утром Новиков зашёл в штаб батальона и доложил капитану Гончарову о задержанном в самоволке Верейкине.

– Опять Верейкин, – с возмущением сказал комбат. – И это за один лишь месяц! То опоздание в часть на сутки, то самоволка. Нет, на медицинском пункте его оставлять нельзя. В строй, в мотострелковый взвод, тем более, старшина Зыбин докладывал, что медик он никудышний. В строй! Так я говорю, товарищ лейтенант?

– Так точно! – согласился Новиков.

– Сержантского звания мы его, безусловно, лишим. Пусть рядовым послужит. Сам мне заявил, что школу жизни захотел пройти, потому из института ушёл. Пусть проходит.

– Выгнали его за неуспеваемость, – уточнил Новиков.

– Это он сказал, что школу решил пройти, но никто в это не поверил, – усмехнулся комбат и вдруг спросил: – А откуда известно, что выгнали?

Новиков опешил и тут же нашёлся:

– Наверняка выгнали. Неужели сам ушёл? В армию такие как он не очень-то стремятся. А отчисление из института влечёт за собой немедленный призыв.

Вот так Новиков избежал необходимости рассказывать комбату, что Верейкин – то самый парень, из-за которого произошла размолвка с Мариной, которая теперь приобретала вид полного разрыва. А лучше бы пояснил. Это он понял в следующую минуту. Расскажи он всю правду, комбат не принял бы решения, которое стало более чем неприятным для Новикова.

– Ну что ж, Верейкину действительно надо пройти хорошую школу, – продолжал комбат. – И вы в этом ему поможете! Взвод у вас хороший, коллектив здоровый. Думаю, что удастся поставить на место этого разгильдяя.

– Как это? – не понял Новиков.

– Очень просто. Назначаю Верейкина к вам во взвод! – твёрдо заявил комбат.

Подобного оборота событий Новиков ожидать не мог. Но как теперь отказаться? Нет, отказываться от трудной работы он не привык. А что трудная предстояла работа с разболтанным недисциплинированным солдатом, он не сомневался. Может, и надо было бы прояснить ситуацию, однако Новиков посчитал, что если не сделал этого сразу, теперь делать поздно.

В тот же день старшина Зыбин после зачтения приказа о лишении Верейкина воинского звания «младший сержант», срезал с его погон две узкие полоски. Спустя несколько минут Верейкин прибыл во взвод лейтенанта Новикова.

– Ну что ж, товарищ лейтенант, – с обидой в голосе сказал он вместо доклада, – здесь ваша взяла… Но только здесь, – прибавил он многозначительно.

Не договорил и не уточнил, однако Новиков понял, что имел в виду Верейкин. И снова сделал вид, что не обратил внимания на намёк. Определив Верейкина в отделение, отправил его к сержанту.

 

Под вечер небо обложило тёмно-лиловыми тучами, словно природа была солидарно с мрачным настроением Новикова. Ночью грянула гроза небывалой силы. Налитые ослепительно-белым огнём жилы молний то терзали землю где-то совсем рядом, то рассыпались мелкой паутиной на горизонте. Небо то раскалывалось над головой, то гудело вдали, словно кто-то пускал с огромной лестницы порожние деревянные бочки.

На рассвете в общежитие поступил сигнал «Сбор». В расположение полка Гончаров и Новиков прибыли вместе. Подразделения уже выстроились. В их экипировке Гончарову бросилось в глаза что-то необычное. Когда подошёл ближе, увидел, что вместо оружия в руках солдат лопаты, кирки, топоры.

Командир полка полковник Чернышёв был чем-то встревожен и немногословен.

– Товарищи, – объявил он, – горит лес. Выезжаем его спасать. Конкретные задачи получите на местах.

Багровая заря поднималась над необъятным зелёным массивом, бурый дым заслонял солнце. Несмотря на раннее утро, даже в некотором отдалении от пожара было жарко, словно в знойный полдень.

В лесу, в кажущейся суматохе, внимательно приглядевшись, можно было увидеть чёткий рабочий ритм. Стучали топоры, визжали пилы. Солдаты готовили просеку, чтобы преградить путь огню, пустить от неё встречный фронт.

Гончаров трудился наравне со всеми, показывая личный пример. Периодически он обходил подразделения, подбадривая офицеров и солдат. Заглянул и на участок, где сражался с огнём взвод лейтенант Новикова. Фронт пожара наступал стремительно, кое-где огонь перескочил через просеку, и создалось угрожающее положение. Взвод Новикова оказался в наиболее опасной ситуации. Огонь охватывал его клещами.

– Саша, – крикнул комбат, против обыкновения назвав лейтенант по имени – обычно он мог позволить такое только во внеслужебной беседе, – быстро отводи взвод к реке.

Нужно было проследить, чтобы начали отходить к водной преграде и другие подразделения, и комбат поспешил дальше.

О том, что произошло во взводе лейтенанта Новикова, он узнал позже из доклада заместителя командира взвода. Уже на противоположном берегу Гончарову доложили, что во взводе Новикова произошло непредвиденное. Он отправился туда. Комбат отправился к месту происшествия.

На берегу, у самой кромки воды, стояли сержанты, взвод находился в строю чуть дальше.

– Где лейтенант Новиков? – спросил комбат.

– Там, – указал сержант на противоположный берег, скрытый от глаз дымом пожарища.

– Почему там? Что случилось?

– Когда переплыли, оказалось, что нет рядового Верейкина, – стал объяснять заместитель командира взвода. – Лейтенант Новиков выяснил, что тот вместе со взводом реку не переплывал, и бросился туда, на пожарище, искать его.

– Давно?

– Уже минут двадцать прошло.

У Гончарова всё похолодело внутри.

И в этот момент он услышал позади себя уже ставший за минувший месяц знакомым голос:

– Товарищ капитан, разрешите обратиться к заместителю командира взвода?

Комбат резко обернулся. Перед ним стоял Верейкин.

– Где вы были? – спросил Гончаров.

– Помогал старшине Зыбину оказывать помощь солдату, повредившему руку, – спокойно пояснил Верейкин.

– Какому солдату?! – воскликнул Гончаров. – Кому вы доложили, что покинули взвод?

– Никому, – пожал плечами Верейкин. – Я думал, что все видели. Я ж всё-таки три курса мединститута закончил. Так что способен помочь, если что. Я обязан приходить на помощь.

– Станьте в строй! – жёстко оборвал его Гончаров. – Потом с вами разберёмся. Нужно лейтенанта Новикова спасать. Он же из-за вас… Эх вы! – комбат махнул рукой и шагнул к реке.

 

Когда лейтенанту Новикову доложили о том, что в строю нет рядового Верейкина, и никто не может сказать, где он, в голове пронеслись предположения одно ужаснее другого:

«Что с солдатом? Заблудился и теперь, задыхаясь в дыму, бродит по лесу, разыскивая товарищей? А может, просто не умеет плавать и постеснялся об этом сказать – и так уж стал притчей во языцех. Неужели сгорел или утонул?..»

На эти вопросы Новиков ответить не мог, но был уверен в одном – с солдатом случилось несчастья и его нужно немедленно выручать из беды. Конечно, в значительной мере был виноват командир отделения, доложивший, что все на месте и готовы к переправе. Но… не время было искать виноватых. Он приказал немедленно доложить о случившемся по команде. Сам же решил плыть на противоположный берег. Там ещё оставалась узкая прогалина, ведущая к просеке, где недавно сражался с огнём взвод.

Новиков ступил в воду, глядя, как мимо проплывают обгорелые остовы деревьев, сучья. Выше по течению огонь кое-где чуть было не перебрался на этот берег, но сапёры взорвали заранее заложенные фугасы, и вспыхнувшие факелом деревья повалились в реку.

Осторожно, стараясь не зацепиться за ветвистые кроны деревьев, увлекаемых течением вниз по реке, Новиков вплавь добрался до противоположного берега, вылез из воды и стал карабкаться вверх по откосу.

Справа, слева, впереди грохотали взрывы. От дыма пожарища слезились глаза, в лицо летела копоть, подгоняемая жарким ветром.

Резкий удар обрушился сверху. С треском посыпались в воду обломки деревьев, зашипели обугленные головешки.

 

…Подождав немного в надежде, что лейтенант Новиков возвратится, капитан Гончаров организовал поиск. Он отобрал группу хороших пловцов и отправился с ней на пожарище. Однако выбраться на берег было невозможно. Огромный, гигантский костёр полыхал вдоль уреза воды.

Только к исходу дня огонь удалось победить на всех направлениях, но ступать на пожарище по-прежнему было нельзя. Решили отложить поиски до утра.

А утром кто-то из солдат подобрал на берегу обгорелую офицерскую фуражку. Гончаров взял находку и стал внимательно её разглядывать. Заметил едва различимые буквы «А.Н.» И больше ничего. Пожарище хранило тайну.

Вернувшись в полк после поисков, Гончаров прошёл к командиру. Молча положил находку на стол, снял головной убор. Полковник Чернышёв, ни слова не говоря, встал, произвольно взял со стола какой-то ключ с картонным брелочком. Сказал, нервно перебирая, словно чётки:

– А мы вот приготовили…

Договорить не дал телефонный звонок. Чернышёв взял трубку.

– Невеста? – переспросил он. – Чья невеста? Новикова? Приехала? Так пропустите, – и тут же поправился, – проводите ко мне.

Марина почти вбежала в кабинет. Командир предложил стул, сел напротив, продолжая теребить ключ. Спросил для того лишь, вероятно, чтобы хоть что-то спросить:

– Как доехали?

– Спасибо, хорошо… Я самолётом.

– Вам, значит, уже сообщили? Вот, понимаете, какое дело…

– Телеграмма пришла, срочная, – сказала Марина. – Вот, – она протянула бланк.

«С Новиковым несчастье. Срочно приезжай. Верейкин!» – прочитал командир.

– Не понимаю, причём здесь Верейкин? – удивился командир полка. – Кто такой Верейкин?

– Солдат его взвода, – пояснил Гончаров. – Новиков из-за него пошёл в огонь…

– Но почему он дал телеграмму?

– Долгая история, товарищ полковник, – сказал Гончаров. – Потом расскажу вам, когда сам разберусь.

– Замечательный офицер, – проговорил замполит, сидевший до этого молча. – Он этого Верейкина хотел спасти…

Марина обернулась на голос и тут увидела фуражку. Охнула, приложив ладонь к губам, ничего не понимая, но уже о чём-то догадываясь по отрывочным фразам.

– Что произошло? Что с Александром?

Командир полка беспомощно посмотрел на своего заместителя, затем перевёл взгляд на Гончарова. Он не готов был к объяснениям. И тут зазвонил телефон. Стремительно взяв трубку, командир представился:

– Полковник Чернышёв. Кто говорит? Из лесничества? А ну повтори, что сказал? Когда нашли? Где? – переспрашивал он. – Спасибо, спасибо. – Он встал, выдохнул: – Машину, срочно.

Затем, посмотрев на Марину, вспомнил про ключ, который до сих пор был у него в руке, и протянул со словами: – Держи, хозяйка!..

 

…В тот момент, когда лейтенант Новиков, задыхаясь и поминутно смахивая капли пота, карабкался по откосу, цепляясь за выступающие из земли корневища деревьев, на самой круче, там, где вонзались в задымлённое небо могучие сосны-исполины, гулко и раскатисто прогремели взрывы. Это сработали фугасы, заранее заложенные сапёрами по всему берегу. Рухнули вниз уже объятые пламенем мачтовые сосны, рухнули, чтобы не стать переносчиками жаркого пламени в тот, ещё не поражённый пожаром лес, который раскинулся, насколько хватало глаз по всему более низкому противоположному берегу этой глубокой, но здесь, в излучине, довольно узкой реки.

Сильный удар в грудь опрокинул Новикова. На какие-то мгновения он потеряв сознание, он скатился по откосу в воду и тотчас пришёл в себя, ощутив всем телом её студёную свежесть.

У откоса, где река делала крутой поворот, громоздились брёвна, оторвавшиеся от плотов лесосплава и выброшенные на берег сильным течением. Падая, Новиков ушибся об одно из них. Голова у него гудела, сильно ломило спину. Он попытался нащупать ногами дно, но снова ухватился за бревно, ощутив резкую боль в ноге.

Тогда опёрся на бревно, прибитое к берегу, оттолкнулся здоровой ногой и попытался грести. Огонь на берегу не унимался, тучи пепла витали над рекой, дым, едкий и удушливый, стелясь над самой водой, снова  преследовал Новикова, который чувствовал, что теряет силы. Обмундирование намокло, сапоги стали свинцовыми.

Между тем, бревно, подхваченное течением, понесло его куда-то вниз по реке. Он попытался отгрести на середину русла, где, как ему казалось, можно было отдышаться, но набухшее бревно было непомерно тяжёлым и непослушным. Оставив попытки выбраться из задымлённой части реки, он плыл в полузабытьи, сам не зная, долго ли, коротко. И всё время из его мыслей, несколько помутнённых от удушающего смога и сильной боли, не выходил рядовой Верейкин.

Теперь, едва не сгинув на пожаре, он пытался представить, что могло произойти с солдатом. «Фугасы! Верейкин, вероятно, подорвался на фугасах. А может его завалило вырванными с корнями деревьями».

Новиков понял теперь, что всё его рискованное возвращение в пылающий лес на поиски Верейкина было заранее обречено на неудачу, но знал: иначе поступить не мог, если даже оставался один шанс из тысячи на спасение солдата.

«Как сообщить родителям? Как всё объяснить Марине?» – эти мысли постоянно вертелись в голове, не давая покоя.

А течение несло и несло его вниз по реке. Скоро берега расступились, кончился лес, открылись заливные луга. Пожарище осталось далеко позади. Новиков вздохнул полной грудью и закашлялся, едва не сорвавшись с бревна. В следующую минуту он услышал впереди непонятный рёв. Сразу не догадался, что бы это могло быть, а когда сообразил, стал грести так, что потом недоумевал, откуда только силы взялись. Впереди были пороги. Ошибиться он не мог, поскольку хорошо помнил топографические карты, которыми приходилось пользоваться на учениях.

Наконец, бревно уткнулось в берег, и он выполз из воды, не решаясь встать на больную ногу. Долго лежал без движения, отдыхая, потом осторожно разделся, тщательно выжал обмундирование и осмотрелся.

В быстро густевших сумерках, ускоряемых низкой облачностью, всё отчётливее проступало зарево лесного пожара.

«Что же я лежу?! – спохватился Новиков. – Меня, небось, ищут, волнуются. Мало одного солдата, еще и командир взвода пропал на пожарище».

Он вскочил на ноги и тут же упал, потеряв сознание от резкой, пронзающей боли.

Очнулся в избушке лесника. Седой высокий старик с густой, окладистой бородой хлопотал возле кровати.

– Как себя чувствуешь, милок? – ласково спросил он. – Лежи, лежи, – остановил он предостерегающим жестом Новикова, пытавшегося приподняться.

– Спасибо, – прошептал тот, но тут же встрепенулся: – Сообщить нужно, в часть сообщить. Там беспокоятся. Думают, что я погиб на пожаре.

– Лежи, лежи… Утречком в лесничество махну, оттуда и позвоню, куда скажешь. А тебе идти никак нельзя. Лежать надо…

 

…«Ну а что же было дальше? – продолжал вспоминать полковник Гончаров. – Новикова положили в госпиталь с трещиной большой берцовой кости. Марина так больше и не уезжала никуда до их свадьбы, которую сыграли вскоре после выписки Новикова из госпиталя».

После того памятного дня рядового Верейкина словно подменили. Задумчив стал, посерьёзнел. К занятиям относился добросовестно, хотя не всегда и не всё сразу получалось. Он так и остался во взводе Новикова. Через полгода, учитывая его хорошую службу, хотели вернуть в медпункт. Отказался и попросил оставить во взводе. Пояснил, что медицина его совершенно не интересует.

На одном из учений заменил сержанта, командира отделения, выбывшего из строя по болезни. С поставленными перед отделением задачами справился успешно. А после увольнения этого сержанта в запас Новиков ходатайствовал о назначении его на должность командира отделения. Но более всего Верейкин удивил офицеров роты, когда положил на стол рапорт с просьбой направить его для сдачи экзаменов в высшее общевойсковое командное училище.

Гончаров беседовал с ним по этому поводу.

– Вы же врачом хотели стать… Три курса института медицинского за плечами?

– Если бы хотел, не вылетел бы из института за неуспеваемость. Не хотел. Так просто поступил, из-за девушки одной… А потом понял, что ошибся. Полюбилась мне военная профессия, люди, которые ей занимаются, полюбились.

Вспомнив этот разговор, Гончаров подумал: «Кстати, а где теперь Новиков? Давненько не слышал о нём. Нужно обязательно спросить у Анохина. Может быть, он знает».

От воспоминаний оторвал вспыхнувший впереди «бой». Сначала на рубеже развёртывания в ротный колонны батальон распался на три более короткие змейки ротных колонн. Затем, в свою очередь, роты развернулись во взводные колонны. Ещё немного – и на поле вытянулась боевая линия машин. В небольшой низине боевые машины пехоты, ещё скрытые от глаз «противника», выплеснули из своих десантных отделений стрелковые цепи, и те устремились вслед за танками к рубежу перехода в атаку.

Вот этого момента и ждал полковник Гончаров. Он умышленно поставил свой вездеход за боевым порядком второй мотострелковой роты, которая наступала через дефиле между озером Белым и болотом Клюквенным. Ей-то и был предназначен «сюрприз».

Тактическая обстановка, созданная полковником Гончаровым, повторяла ту, которую он вынес на тактическую летучку в годы командования батальоном. Разница лишь в одном – на летучке офицеры работали с картами. Они могли предлагать решения, обсуждать их, выбирать наиболее целесообразные, могли и поспорить. Теперь же капитан Верейкин ни на что подобное времени не имел. И спорить он мог лишь с посредниками, требовательными и жёсткими. Они не могли быть другими – ведь они представляли противоборствующую сторону, представляли как бы реального противника, который мог немедленно наказать за любую промашку.

С шипением взмыла над лесом красная ракета, с лёгким щелчком раскололась на три красные звёздочки. Атака! Заревели танки, над клочком поля, именуемом дефиле и зажатым озером и болотом, прокатилось «Ура!».

Красиво шла в атаку рота капитана Верейкина – можно было залюбоваться. Но полковник Гончаров знал – любоваться рано. Ещё минута, другая – и он вызвал по радио огневого посредника.

В следующее мгновение на поле выросли султаны огня и дыма. Это сработали имитационные фугасы. Россыпь пулемётных очередей эхом прокатилась по лесу.

Стрелковые цепи словно наткнулись на невидимую стену, залегли, остановленные шквальным огнём, роль которого в эти минуты, на учении, выполняли белые флажки посредников.

Переключив радиостанцию на «приём» и настроив её на рабочую волну батальона, Гончаров услышал, как подполковник Анохин запросил обстановку:

– «Комета» – два. Я – «Комета». Что у вас происходит?

– На флангах опорного пункта «противника» пулемётные ДОСы отсекли огнём стрелковые цепи от танков. Один танк «подбит».

ДОС – это долговременное огневое сооружение. Может такое сооружение вооружаться пушкой, может – пулемётами. Один, два, три пулемёта – столько, сколько необходимо, столько и размещается под железобетонным колпаком. И опорный пункт уже не опорный пункт, а укрепрайон. Такие районы удобно создавать на наиболее доступных участках лесисто-болотистой местности. Попробуй, прорвись через насквозь простреливаемое поле. Если ДОСы пулемётные, значит, танкам они не страшны. Но между огневыми сооружениями находятся траншеи так называемого полевого заполнения. В них размещаются противотанковые средства. Чтобы уничтожить расчёты этих средств, нужна пехота, но пехоту прижимают к земле пулемёты ДОСов. Танковая пушка железобетонный колпак не пробьёт – с таким расчётом он и сооружён, чтобы не смогла пробить.

Вот и думай, командир, как поступить, если встретится на пути твоего подразделения такой опорный пункт, превращённый в укрепрайон.

А времени-то на раздумья нет. Вот уж и второй танк вывели из строя неумолимые посредники. Рвануть бы танкам вперёд, но нет – путь преграждает минное поле, которое надёжно прикрывает позиции полевого заполнения.

Помнил, хорошо помнил полковник Гончаров, какой спор разгорелся на той давней летучке.

Первым слово попросил Анохин. Не мог не попросить. Чувствовалось, как ему хочется блеснуть тактической эрудицией перед однокашником по училищу. Что, мол, нам эта вводная! Решим сию минуту.

Глаза старшего лейтенанта смотрели уверенно, лицо раскраснелось. Он изложил своё решение в виде распоряжений командирам взводов и приданных средств:

– Командиру гаубичной батареи, приданной роте, приказываю уничтожить долговременные огневые сооружения, – начал он, и голос с каждым словом, с каждой фразой становился твёрже, наполняясь металлом. – Взводам продолжать атаку!

Казалось бы, чего проще! Поди-ка проверь, что будет. Ведь летучка – это даже не учение, не говоря уже о том, что уж конечно не настоящий бой. Но не ждать же, когда бой проверит, прав или не прав командир.

Сколько же должен знать руководитель занятия, чтобы давать сложные вводные, чтобы направлять в нужное русло их решение! У Гончарова знаний хватало, у Анохина – нет.

Комбат начал, не спеша:

– Предположим, товарищ старший лейтенант, что вы приняли такое решение и отдали необходимые распоряжения роте и приданным огневым средствам. Посмотрим, как будут развиваться дальнейшие действия. Взводы поднялись в атаку, но кинжальный огонь вновь положил их на землю. Подбиты один за другим оставшиеся танки. А что же гаубицы? Их снаряды отскакивают от железобетонных сооружений, не причиняя им вреда. Вот и всё, старший лейтенант Анохин. Еще несколько мину – и роты не будет. Не только вперёд идти – назад откатываться некому.

Старший лейтенант Анохин растерялся, стал озираться, словно ища поддержки у товарищей. Не хотел сдаваться и попытался как-то выкарабкаться.

– Буду просить старшего начальника прислать на помощь 152-мм гаубицы. Их снаряды при стрельбе прямой наводкой способны разбить железобетонные сооружения.

– Спуститесь на землю, Анохин, – с едва скрываемой ноткой раздражения, сказал Гончаров. – Вы – командир роты! Кто же вам даст такие орудия? Где их возьмёт командир батальона, если даже в полку их нет?

– Но ведь во время Великой Отечественной войны штурмовым отрядам и группам они придавались, – упорствовал Анохин.

– Вы хоть понимаете разницу между штурмовым отрядом, специально созданным для захвата сильно укреплённого района, и мотострелковой ротой, наступающей в составе батальона и внезапно встретившей на пути ДОСы? – задал вопрос Гончаров.

– Но ведь иного выхода нет! – воскликнул Анохин.

Вот когда сказалось то, что недослушал он на лекциях в училище, недопонял на практических занятиях, недоучил на самоподготовке в свои курсантские годы, вот когда дало о себе знать равнодушие к воинской профессии. Мало, очень мало теперь командиру уметь подать строевую команду, да ловко каблуком щёлкнуть… И не только этого мало. Недостаточно хорошо научиться стрелять самому, недостаточно научить этому подчинённых, недостаточно изучить строй взвода, роты, их боевые порядки, да и не перечислишь всего, чего недостаточно, всего того, чего мало. Не загонишь в привычные рамки и все вопросы, весь комплекс знаний, которыми должен обладать обычный командир обычной роты.

Анохину не были известны боевые возможности гаубиц, даже своих, отечественных, ему были неведомы и тактические характеристики огневых сооружений, которые может возвести реальный противник. Он «плавал» и в вопросах штатных структур своих частей и соединений, он слабо знал тактику действий подразделений и частей армией вероятных противников. Потому-то и решил, что иного выхода из создавшегося положения просто нет, и не может быть.

Гончаров нахмурился. Выход, конечно, был. Разрабатывая вводную, он и решение определил. Но задача состояла в том, чтобы заставит найти это решение самих обучаемых офицеров.

– А если бы сегодня был настоящий бой? – спросил он у Анохина. – Противник не стал бы ждать, когда вы найдёте выход. Такой командир людей может погубить в бою, а успеха не добьётся, – сурово заключил Гончаров.

Анохин покраснел, наморщил лоб, беспомощно огляделся, но вдруг заговорил снова:

– Я сейчас… Подождите… Я найду решение.

Но Гончаров ждать его уже не стал. Тем более, Новиков попросил разрешения изложить свой замысел.

– Слушаю вас, – сказал Гончаров.

– Приказываю взводам быстро отойти назад, в лес. Там же укрыться танкам.

– Что? – вырвалось у Анохина. – Отступить?

– Не отступить, а отойти, – поправил Новиков. – Бывают случаи, когда продвижение вперёд – не самый близкий путь к победе. И в данной обстановке оно бессмысленно.

– Перебежками, ползком, но только вперёд, – настаивал Анохин, очевидно, надеясь на то, что Гончаров всё же против отхода, что он считает главным продвижение вперёд и только вперёд. И Анохин продолжал: – Нужно ошеломить противника, не дать ему прийти в себя.

Гончаров с интересом наблюдал за разгорающимся спором между офицерами.

– А как же минные заграждения? – спросил Новиков. – Через них тоже перебежками или ползком? Пулемёты на возвышенности. Они прекрасно достанут даже переползающих по-пластунски. Не дадут пулемёты добраться даже до минного заграждения.

– Минное поле преодолеем по проходам, проделанным танками, оснащёнными тралами, – проговорил Анохин.

– Танки будут подбиты раньше, чем дойдут до заграждений. Противотанковая оборона «противника», согласно данной нам обстановке, достаточно сильна, – напомнил Новиков и, помолчав, закончил твёрдо: – Мы пойдём вперёд, но не сразу, а после того, как обеспечим атаку.

– Каждая минута дорога, а он «не сразу», «отойти», – передразнил Анохин.

– Не перебивайте лейтенанта Новикова, – сухо оборвал Анохина Гончаров. – Дайте ему изложить своё решение. Слушаем вас, – обратился он к молодому офицеру.

– Выдвигаю приданную гаубичную батарею на огневые позиции для ведения огня прямой наводкой, – продолжил Новиков. – Приказываю стрелять по амбразурам долговременных огневых сооружений, чтобы лишить пулемётчиков возможности вести прицельный огонь. В этом случае смогут подняться в атаку стрелковые цепи взводов.

Все присутствовавшие на занятиях офицеры с большим интересом слушали Новикова. А тот говорил чётким и ясным командирским языком, с удовольствием используя специальную терминологию:

– Стрелковые цепи подавят противотанковые средства и обеспечат атаку танков. Танки с прицепленными волокушами, на которые сапёры погрузят подрывные заряды большой мощности, на высокой скорости подойдут к ДОСам и закроют своей бронёй их амбразуры. Артиллерия перенесёт огонь в глубину обороны противника, сапёры натащат на железобетонные колпаки подрывные заряды и уничтожат ДОСы. Стрелковые цепи взводов ворвутся в опорный пункт.

Наступила пауза. Гончаров задумался. Подкупала дерзость замысла. Конечно же, при желании к решению можно было бы придраться, найти что-то более рациональное. Ведь возникало множество вопросов, особенно по действиям сапёров. Впрочем, если на направлении наступления возможны подобные долговременные сооружения, то о них командиры не могу не знать – разведка непременно обнаружит их. А значит, наступающим будут приданы соответствующие подразделения сапёров. А раз так, то и командир роты мог немедленно запросить таковые, встретив ДОСы. Главное, чтобы решение было принято быстро, без проволочек… Наступательный бой – особый бой!..

Анохин что-то ещё предлагал. Он никак не хотел мириться с тем, что опростоволосился перед своим однокашником. Но Гончаров прервал спор и завершил занятия.

Он не стал сообщать своё решение, а предложил офицерам на досуге ещё и ещё раз подумать, как лучше, быстрее и надёжнее разгромить противника в данной обстановке.

Читатель, вероятно, заметил, что в одних случаях слово противник в данном повествовании берётся в кавычке, в других нет. Это не случайно. Когда речь идёт о двухсторонних учениях, противоборствующая сторона именуется «противником». То есть ставятся кавычки. Это и понятно, ведь с обеих сторон действуют свои части и соединения. Они могут именоваться «Северными» и «Южными», «Западными» и «Восточными». Такой вариант боевой учёбы наиболее приближен к реальной боевой обстановке, кроме одного момента – штатные структуры не соответствуют штатным структурам частей и соединений армия стран вероятного противника. Что же касается тактических занятий или летучек без участия войск, то на них при разработке заданий, при создании тактической обстановки, имеются в виду штатные структуры армий стран вероятного «противника».

Помню ещё в курсантские годы мы, отрабатывая действия в наступлении, после выполнения ближайшей и последующей задач, развивали наступление, как тогда говорили, «на глубину бригадных резервов противника». А ведь в Советской Армии бригады были формированиями особыми, встречающимися весьма редко. Основными объединениями, соединениями, частями и подразделениями являлись

армии, корпуса, дивизии, полки, батальоны, роты, взводы.

 

…На летучке времени на раздумья было много. Не то, что на учениях. Рота капитана Верейкина наступала в составе батальона, наступала реально, а не условно на карте. Вперёд шёл весь батальон. А батальон (уже по общей обстановке, созданной проверяющим), наступал в составе (условно) полка. Полк наступал (тоже условно) в составе дивизии и так далее. Впрочем, командиру роты достаточно было знать задачи одного из соседей – роты своего батальона, и другого – роты другого батальона, поскольку в наступлении, как правило, в первом эшелоне действуют две роты из трёх, а третья составляет второй эшелон или резерв.

На учениях важна стремительность действий, поскольку расчёт ведётся точный – он ведётся не от начала выдвижения из выжидательных районов, а от времени преодоления первой траншеи противостоящей стороны, от так называемого времени «Ч».

Скажем, в «Ч» минус 5 минут рота должна пересечь рубеж перехода в атаку. В «Ч» плюс 5 – захватить обратные скаты высоты и так далее.

Рота капитана Верейкина развернулась в боевой порядок и преодолела рубеж перехода в атаку вовремя, а вот первой траншеи – это уже стало ясно – в назначенный срок не достигла.

Что ж, бой есть бой. Всё случается. Главное – не опускать руки. Командир роты и не думал их опускать.

Полковник Гончаров видел, как быстро и организованно стали отходить назад взводы, как вышли из-под огня танки. Что же дальше?

Чтобы легче было наблюдать за действиями роты, полковник Гончаров перебрался в боевую машину командира батальона. Подполковник Анохин выбрал место за боевыми порядками роты капитана Верейкина. Именно здесь, на этом направлении, он сосредоточил основные усилия батальона.

– Ну что, комбат, видно придётся потоптаться на этом рубеже? – спросил Гончаров.

– Не думаю, товарищ полковник, – хитровато улыбнулся Анохин. – Верейкин что-то новенькое обязательно нам сейчас предложит. Вот, посмотрите…

Гончаров вскинул бинокль. Как он и предполагал, гаубичная батарея вышла на позиции для стрельбы прямой наводкой, но под прикрытием её огня в атаку вслед за танками, включившими системы дымопуска, пошёл только один взвод. Что же остальные? Они повернули направо, к озеру Белому.

«Неплохо. Противник не может обнаружить этот манёвр», – оценил полковник Гончаров.

– Что это задумал командир роты?! – воскликнул он в следующую минуту. – Там же озеро.

– Вот именно, озеро! – со значением сказал Анохин.

– Ишь ты, что задумал, – обрадованно проговорил Гончаров. – Если я понял правильно, Верейкин повёл два взвода в обход через озеро. Дельно! Молодец!

Гончаров порадовался не случайно – Верейкин принял как раз то решение, которое он наметил на той давней летучке и о котором говорить не стал.

А боевые машины пехоты сходу плюхнулись в воду и, рассекая её зеркальную голубую гладь, пошли к противоположному берегу.

Гончаров ждал у радиостанции. Он волновался так, будто действовал сейчас сам на месте командира роты. Проверялся его давний замысел. Никто из посредников не заметил манёвра, поскольку доклада о нём так и не поступило.

Опорный пункт обороняющихся был разгромлен одновременной атакой с фронта и тыла.

Наступление продолжалось.

Гончаров повернулся к Анохину.

– Почему же никто из офицеров не предложил подобного замысла на тактической летучке? – спросил он. – Кстати, вы помните её?

– Как не помнить?! Думаю, что мы в то время не научились по-настоящему использовать боевые возможности техники, её плавучесть. А капитан Верейкин и его сверстники – это уже следующее поколение командиров. Они пойдут дальше.

 

…Между тем, впереди открылось войсковое стрельбище. Наступал наиболее ответственный момент проверки – батальонные тактические учения с боевой стрельбой. Гончаров наблюдал за комбатом. Было заметно некоторое волнение, но в целом тот держался спокойно и уверенно.

Тактические учения с боевой стрельбой по праву считаются высшей формой обучения личного состава, ведь на таковых учениях командиры всех степеней и рядовые солдаты получают практику ведения боевых действий в условиях, максимально приближенных к боевым.

По мишеням, обозначающим пехоту противника, его танки, бронетранспортёры, орудия и другие цели, ведут огонь и автоматчики, и пулемётчики, и гранатомётчики. Штатными снарядами стреляют танкисты, артиллеристы, штатными минами миномётчики.

На тактических учениях с боевой стрельбой по-настоящему проверяется способность подразделений и частей вести современный общевойсковой бой и поражать противника огнём всех средств.

Полковник Гончаров по-прежнему держался позади роты капитана Верейкина. Он с удовольствием наблюдал за действиями этого офицера и почему-то непроизвольно вспоминал Новикова. Почему? Да ведь этому есть простое объяснение. Первые свои шаги Верейкин сделал во взводе лейтенанта Новикова. Он искренне уважал этого офицера, брал с него пример. А уж в армии так: если подчинённый глубоко уважает своего командира, то невольно старается перенять и его походку, и манеры произносить команды, и интонацию голоса, и стиль работы.

Впереди прогремели резкие, сухие выстрелы. Это открыли огонь танки. Вслед за ними ударили пушки боевых машин пехоты.

«Началось!» – подумал Гончаров, глядя на дымные разрывы в глубине обороны противника.

Оставив машину, он пошёл по раскисшему от дождя полю вслед за боевыми порядками второй мотострелковой роты. Он не стал наблюдать за остальными подразделениями. Это сделают не хуже его помощники.

Впереди, в нескольких шагах от него, маячила стройная фигура капитана Верейкина. Командир роты умело и сноровисто управлял огнём, сосредоточивая его по наиболее важным целям, указывая объекты для поражения огнём артиллерии и миномётов, – всех приданных и поддерживающих роту средств.

Общевойсковой командир, будь то командир роты, комбат или командир полка, – главная фигура на поле боя. В его интересах действуют огневые средства всех родов войск.

Между тем, наступление развивалось успешно. Вот уже большая часть мишеней поражена, вот уже роты приблизились к переднему краю обороны противника.

– Приготовить гранаты! – громко скомандовал капитан Верейкин.

И эта фраза, подхваченная десятками голосов, разнеслась по стрелковым цепям, замерев на флангах.

– Гранатами, огонь!..

В роте все, как один, размахнулись и…

Лишь один солдат действовал неловко и несинхронно со всеми, и потому сразу привлёк внимание Гончарова.

Солдат этот шёл в атаку чуть правее командира роты, в нескольких шагах от него. Он замешкался, вынимая гранату, затем из правой руки зачем-то попытался переложить её в левую руку, но левой он держал автомат, потом, замахнулся и вдруг, споткнувшись, растянулся на земле. Гранат выпала из рук и покатилась вперёд.

– Ложись! – крикнул капитан Верейкин, но не все сразу среагировали на его команду, наверное, не поняв её.

Кто-то даже остановился и удивлённо уставился на командира. Удивление вполне понятно. Гранатометание является заключительным этапом учений с боевой стрельбой. Смысл в том, что в реальном бою, когда стрелковая цепь приближается к первой траншее неприятеля на бросок гранаты, подаётся команда гранатами огонь и солдаты совершают бросок вперёд, чтобы ворваться на передний край. В этом случае используются наступательные гранаты, старые, проверенные временем РГ-42, впоследствии несколько модернизированные. Единственно, что делается для безопасности, так это гранаты используются без специальной рубашки, создающей большее количество осколков. Убойная сила гранаты рассчитана так, что разлёт осколков не достаёт до наступающих. Ну а в обороне используется более мощная, хотя по размеру примерно равная, граната Ф-1, у которой и рубашка осколочная посерьёзнее.

Впрочем, и наступательная граната весьма опасна, поэтому во время учений, как правило, стараются выбрать заключительный этап там, где сама местность обеспечивает безопасность от разрывов гранат. Ведь учения – это не война, а потому риск, допустимый на войне, недопустим на учениях. Помню, во время учений с боевой стрельбой во время учёбы в Московском высшем общевойсковом командном училище мы бросали гранаты в ров. И это очень правильно. Уже в войсках у меня произошёл случай, к счастью, закончившийся в какой-то степени даже забавно. Была отработка метания гранат. Для этого нужно было занять окоп, вынесенный далеко вперёд от траншеи, в которой сосредоточивалась очередная смена. В окоп через ход сообщения выдвигался командир с солдатом, которому и предстояло бросить гранату. Для безопасности метали из окопа не оборонительные, а наступательные гранаты РГ-42. Вся рота находилась в строю метров за 250 от места метания гранат. Я вышел в окоп с очередным солдатом, подал команду «Приготовиться», по которой он достал гранату из подсумка и выдернул предохранительной кольцо. По команде «Гранатой огонь!» он бросил гранату, стараясь добросить её до мишени, стоявшей впереди. Мы по правилам, указанным в Наставлении учебных стрельб, были в касках, но, тем не менее, пригнулись и услышали взрыв. И вдруг крик… Далеко от огневого рубежа… Крик донёсся из строя роты. Я, разумеется, дал команду: «Отбой» и поспешил к роте. Оказалось, что осколок долетел до строя, разорвал одному солдату брюки в «интересном месте» и даже зацепил, к счастью чуть-чуть, «интересное место». Сначала был всеобщий испуг, затем разобрались в чём дело, и оказалось, что повреждение настолько незначительное, что с ним справились санитары, довольно легко остановив кровь. Ну а дальше, когда все узнали, что опасности нет, легко представить себе, сколько было шуток – ведь армейский коллектив нюни не распускает и всё, что возможно, всегда обращает в шутку.

И всё же пришлось докладывать рапортом по команде и писать объяснительные, ведь в любом случае – чрезвычайно происшествие. И кому-то могло показаться, что солдат тот находился не в строю за 250 метров, куда не должна по своим характеристикам достать даже оборонительная Ф-1, а в нарушении порядка, где-то поблизости. Всё обошлось… А вот случай в роте капитана Верейкина был гораздо более опасным…

Граната прокатилась и замерла в ложбинке, а солдат вскочил на ноги и теперь смотрел на неё с удивлением, переходящим в ужас.

На размышления – секунды… Известно, что граната разрывается не сразу, не в момент падения, она сделана так, что осуществляется некоторое замедление взрывы… Секунды, недолгие секунды… были у капитана Верейкина, чтобы принять решение… Он мгновенно среагировал, бросился вперёд, к солдату и сбил его с ног ударом плеча. Сам же упал на гранату, закрыв её своим телом, уже почти на излёте тройного прыжка.

И тут же прокатился грохот от фланга до фланга – это слились воедино взрывы сотни гранат. Первую траншею «противника» окутало дымом, и Гончаров почувствовал, как качнулась под ногами земля. Ко многому привыкший за годы военной службы, он закусил нижнюю губу и непроизвольно закрыл глаза. А в следующую минуту бросился вперёд, туда, где упал на гранату Верейикин. Когда подбежал к лежащему на земле Верейкину, над ним уже склонился, опустившись на одно колено, тот самый солдат, который уронил гранату.

– Товарищ капитан, товарищ капитан! – повторял он испуганно, осторожно теребя Верейкина за плечо.

И вдруг капитан встал, как ни в чём не бывало, поднял гранату и стал внимательно рассматривать её. Затем, ещё не замечая подошедшего сзади Гончарова, обернулся к солдату, виновнику происшествия, и строгим голосом заявил:

– Да сколько же можно учить!? Да что же это такое?! На инспекторской проверке метаете гранату с не выдернутым кольцом…

Вокруг уже собирались солдаты, прекратив атаку. Командир отделения, ещё не разобравшись, что произошло, тоже принялся отчитывать солдата:

– Я же только вчера ещё раз вам показывал на учебной гранате порядок действий. Ну как же так, неужели нельзя запомнить, что перед броском гранаты нужно выдернуть предохранительное кольцо?

– Так это ж не учебная, – оправдывался солдат.

Гончаров заметил в его глазах, широко раскрытых от недоумения, растерянность.

– Что из того, что не учебная? – спросил сержант.

– Как что?! Да если б я не забыл выдернуть кольцо, то… То… – он не договорил, но до всех и так дошёл трагизм положения.

Капитан Верейкин уже оправился от перенесённого стресса. И тут заметил, что рота прекратила атаку, и резко скомандовал:

– Вперёд! За мной!

Атака возобновилась.

Учения завершились, когда солнечный диск уже коснулся верхушек деревьев темнеющего на западе леса. Вечерня прохлада освежила разгорячённые «боем» лица солдат. Батальон выстроился для предварительного разбора.

Гончаров коротко подвёл итоги, затем приказал капитану Верейкину выйти на середину строя и скомандовал:

– Батальон смирно! За мужество и отвагу, проявленные на учениях, за умелое руководство подразделением командиру второй мотострелковой роты гвардии капитану Верейкину объявляю благодарность!

После разбора Верейкин подошёл к полковнику Гончарову и тихо проговорил:

– Я ждал наказания…

– За что же наказывать? – удивился Гончаров.

Верейкин ответил убеждённо:

– За то, что солдата плохо подготовил.                                                                                                                                                                         

– Думаю, что ошибки вы и сами поняли. И исправите их в будущем. А поощрения вы достойны. Напрасно сомневаетесь. Больше скажу, власти моей здесь мало… А если б граната взорвалась? Вы же не могли предположить, что она не взорвётся.

Капитан Верейкин смущённо ответил:

– Что я такого совершил? Разве тогда, на пожаре, лейтенант Новиков не рисковал? Разве он думал, что станет с ним, если он, спасая меня, не успеет вырваться из огня? Помните тот случай?

– Конечно, помню.

– И я помню. И буду помнить всю жизнь.

 

…На обратном пути с полигона полковник Гончаров пригласил подполковника Анохина в свою машину.

– Ну что, Сергей, – просто сказал он. – Рад за тебя, очень рад. С удовольствием ставлю батальону отличную оценку. Кстати, не знаешь, где сейчас Новиков служит?

– Полком командует, – ответил Анохин. – Исколесил целый свет. Один я здесь, в этом гарнизоне, безвылазно. Отсюда, видно, и в запас уйду.

– Ведь это ужасно. Столько лет на одном месте, – посочувствовал Гончаров.

– Прирос, – неопределённо ответил Анохин. – Предлагали как-то повышение, да ехать нужно было далеко, ещё дальше, чем теперь оказался, после единственного перевода. А у меня трое детей. Не решился. Хлопотно очень. А здесь… Тоже несладко стало. Командир полка лет на пять моложе меня, начальник штаба полка – и того больше. От вас вон как отстал, а ведь вместе учились, как говорят, однокашники – в одной роте были, – горько улыбнулся он.

– Да! Училище! Сколько с ним связано! – проговорил Гончаров и вдруг оживился: – Да, я ведь не случайно немного опоздал на проверку и не был на строевом смотре и инспекторском опросе. Вызывали в управление военно-учебных заведений. Представляешь, предлагают должность начальника нашего училища.

– Здорово, просто здорово! И вы согласились, конечно?! – более утверждая, нежели спрашивая, сказал Анохин.

– Дали подумать. А подумать есть над чем…

– Что же тут думать? Вы справитесь. Достигнутое для вас не предел, так же, как и для Новикова. Он ещё повыше полка поднимется, я уверен. Мне ж судьба комбатом остаться. Ну что ж, думаю, и комбаты опытные тоже нужны, если учесть, что батальон – основное тактическое подразделение. А школу я прошёл хорошую.

– Все мы её прошли. А точнее, не прошли, а продолжаем проходить. Армия для каждого из нас хорошей школой стала. И для меня, и для тебя, и для Новикова, а особенно для Верейкина. Он ведь из полного разгильдяя превратился в замечательного офицера. Так что все благодарны суровой, но необходимой для каждого настоящего мужчины армейской школе. Разве не так, Серёжа?

– Верно, – вздохнув, ответил Анохин.

Впереди, словно в бесконечно тёмном океане, замелькали огоньки города, и скоро машина выскочила на залитый светом проспект.

– Вот что, Сергей Михайлович, – вдруг сказал Гончаров несколько более официально. – Если я всё-таки стану начальником училища… Конечно, это отход от того направления, которое избрал раньше. Ведь редко кто из начальников училищ возвращался на командную работу. За всю историю нашего училища, кажется, лишь один стал впоследствии командующим войсками округа…

– Да, я слышал об этом…

– Но… Уж больно хочется вернуться в стены училища. А ты бы хотел вернуться?

– Ещё бы. Да только мне туда путь заказан. Кем я туда могу пойти? – проговорил Анохин.

Гончаров остановил его жестом и сказал:

– Знаешь, Сергей. Если назначение состоится, как только освоюсь, приглашу тебя в училище преподавателем тактики, а если хочешь, огневой подготовки. Сегодня батальон показал отличные результаты на учениях с боевой стрельбой. Это о много говорит.

– Прежде вы не были столь щедры к своему однокашнику – усмехнулся Анохин, имея в виду, что и на роту Гончаров первым поставил Новикова и батальон ему свой сдал, когда получил новое назначение, разумеется, с повышением.

Гончаров с улыбкой возразил:

– Ты не прав, Серей, я ведь не однокашника буду приглашать в училище, а опытного и грамотного офицера.