Куженкино на Шлине (глава вторая)

Куженкино в разливах Шлины . Глава вторая

 

Испытывать меня на прочность в 417-й омср стали с первых дней. Причём, испытывали все понемногу. Первую попытку сделал старшина – не вышло. Готовились, конечно, и командиры взводов, но пока выжидали, оценивали обстановку. Готовился и личный состав. И к первому моему заступлению в наряд дежурным по части приготовили первый «сюрприз».

День был выходной. Были и увольнения – пародия на увольнения. Отпускали после завтрака и до обеда. И идти некуда… И вот в этаком увольнении сразу четыре сержанта срочной службы изрядно выпили. А ведь всем заступать разводящими…

                                                         Первое «ЧП»

Вспомним популярный роман Александра Ивановича Куприна «Поединок». Вчитаемся в самые первые строки:

«Вечерние занятия в шестой роте приходили к концу, и младшие офицеры всё чаще и нетерпеливее посматривали на часы. Изучался практически устав гарнизонной службы. По всему плацу солдаты стояли вразброс: около тополей, окаймлявших шоссе, около гимнастических машин, возле дверей ротной школы, у прицельных станков. Всё это были воображаемые посты, как, например, пост у порохового погреба, у знамени, в караульном доме, у денежного ящика. Между ними ходили разводящие и ставили часовых; производилась смена караулов; унтер-офицеры проверяли посты и испытывали познания своих солдат, стараясь то хитростью выманить у часового его винтовку, то заставить его сойти с места, то всучить ему на сохранение какую-нибудь вещь, большею частью собственную фуражку. Старослуживые, твёрже знавшие эту игрушечную казуистику, отвечали в таких случаях преувеличенно суровым тоном: «Отходи! Не имею полного права никому отдавать ружьё, кроме как получу приказание от самого Государя Императора». Но молодые путались. Они ещё не умели отделить шутки, примера от настоящих требований службы и впадали то в одну, то в другую крайность…»

Роман я читал давно, очень давно, наверное, ещё в суворовском военном училище, по программе. А тут снова пришлось перелистать, когда писал очерк о любовных драмах писателя. Ведь сам Александр Иванович, отвечая на вопросы о его военной службе, пояснял, что вся его военная биография заключена в произведениях «На переломе. Кадеты», «Юнкера» и «Поединок».

Когда я «изучал» эту биографию по «Кадетам», вспоминалась учёба в Калининском суворовском училище, когда добрался до «Юнкеров», сравнивал свою курсантскую жизнь в Московском высшем общевойсковом командном училище имени Верховного Совета РСФСР. Ну а когда дошёл до «Поединка», вспомнил не службу в дивизии, а именно то, как командовал ротой в посёлке Куженкино Бологовского района, в ту пору ещё Калининской области.

Ну а начало романа показалось настолько родным и близким по одной причине, рота, которую я принял в августе 1971 года, была караульной и именовалась необычно – 417-я отдельная местная стрелковая рота. И описание занятий по караульной подготовке казались срисованными с таковых же в моей роте. Только вот занятия эти проходили ежедневно, причём не по программе боевой подготовки, а перед тем как заступать в караул полуроте. Каждый день одна значительная часть, почти что половина роты, заступала в караул и суточный наряд, а вторая, сменившись, возвращалась в казарму.

Мы не приспосабливали для занятий местные предметы – мы построили караульный городок, где воспроизвели разные объекты охраны. Ворота, которые можно было опечатать – это для того, чтобы при смене караульный, прежде чем стать часовым, мог проверить печать, охранно-заградительную сигнализацию, постовой грибок и прочее.

Те командиры, чьи взвода заступали в караулы, обязательно участвовали в проведении инструктажа, которым руководил, конечно, командир роты, и лишь иногда подменял заместитель по политической части лейтенант, позднее, старший лейтенант Сергей Леонидович Головлёв.

Караульный городок мы построили сразу за зданием казармы, перед солдатской столовой. Оба здания, длинные, приземистые, одноэтажные, со стенами, выкрашенными жёлтой краской, вытянулись параллельно друг другу и параллельно прямой как стрела главной дороге, ведущей от КПП к штабу и проходной охраняемой территории, на которой находились склады и небольшой завод, производивший в ту пору какие-то виды оружия и боеприпасы.

Перечитывал я «Поединок» и размышлял, чем же отличалась служба младших офицеров в Советской Армии, от той, давней, Императорской, в которой служил Куприн. И рождался замысел воспоминаний, а возможно и романа, но романа потом, позже. Сначала хотелось вылить на страницы то, что запомнилось надолго, на всю жизнь, ведь годы офицерской молодости особенно дороги каждому, кто носил погоны.

Тёплый осенний день… Ещё не пожелтела зелень на деревьях, разве что кое где прикоснулось уже нежаркое солнце к листве берёзок, слегка позолотив её.

Заканчивается инструктаж караулов. Вопросы похожие, но может только не столь примитивные. Правда, служили у нас юноши всякие – много было из Средней Азии, которым трудно давались знания Устава гарнизонной и караульной службы. Не могли чётко ответить обязанности часового, но запоминали, что на пост смену без разводящего пускать нельзя, что даже командира роты – а выше они начальника и не видели – нельзя подпускать. Запоминали, что когда подходила смена к посту, нужно было громко задать вопрос:

– Стой! Кто идёт?

И услышав ответ:

– Разводящий…

Скомандовать:

– Разводящий ко мне, остальные на месте.

Ну и так далее. А погода великолепная – сейчас бы в лес за грибами, сейчас бы на озеро с удочкой, тем более и леса вокруг богаты дарами природы, и озёра рыбой.

Но… Уже назначено построение на плацу, где будет происходить развод караулов.

Развод проводит уже не командир роты, развод проводит дежурный по части, в подчинение которого на целые сутки переходит караул.

Начальник первого караула командует:

– Смирно, равнение на середину!

И подходит с докладом, выслушав который, дежурный здоровается с личным составом и начинает проверку подготовленности и начальников караулов, и разводящих, и караульных, и дежурных по КПП и роте, и дневальных…

А потом снова команда… И прохождение торжественным маршем, которое буквально с первых дней командования мне удалось оживить оркестром…

В тот сентябрьский день, как уже упомянул, я впервые заступал в наряд дежурным по училищу и в инструктаже караулов не участвовал. Была суббота, вечерело, работа на базе боеприпасов закончилась, начальство базы разошлось по домам. В то время в стране не было ещё двух выходных. Получалось, что, заступая в наряд с субботы на воскресенье, дежурный фактически оставался за главного. В будние-то дни утром командование на службе. А тут целые сутки никого.

Перед дежурством положен отдых, да и не просто положен – необходим. Ведь дежурному спать положено днём, с 9 до 13 часов. А ночью дел хватает – проверка караулов, суточного наряда, выполнения распорядка дня в роте и военно-пожарной команде. Но и это не всё – в комнате дежурного постоянно попискивает аппаратура, серьёзная аппаратура, по которой, в случае того, ради чего и стоят в строю военные люди, в случае агрессии против нас, придёт сигнал, а точнее, придут сигналы. Даются разные кодовые слова и цифры, и от них зависит, какой пакет, опечатанный сургучной печатью и хранящийся в сейфе, необходимо вскрыть. Отдых отдыхом, но ведь до сих пор я был одним офицером в роте – замполита ещё не прислали. Полная смена офицеров произошла. Конечно, ответственного я назначил, но что-то там не сложилось.

Когда пришёл в канцелярию роты незадолго до развода, заметил нервозность у командиров – тогда ещё даже не прапорщиков (это звание введено было позднее), а у сверхсрочников.

– Товарищ лейтенант, – начал командир третьего взвода старшина Чумаков; он произносил слова с небольшим шипением, но в тоже время решительно и настойчиво, – тут такое дело… Сержанты.., – он перечислил пять фамилий, которые я сейчас точно и не произведу, а вот лица, по крайней мере, двух-трёх, а особенно одного, наиболее дерзкого, помню.

– Что сержанты? – спросил я.

– Да из увольнения выпимши пришли…

Это «выпимши», наверное, было придумано специально для смягчения вполне ясного и конкретного определения – пришли пьяными.

– То есть как это? – удивился я.

За всё время, путь и недолгой службы подобного не видывал. Людям заступать в караул, фактически, на боевую вахту, с оружием и не просто с оружием, но и с патронами к нему, и вдруг… в пьяном виде.

– Ко мне их всех, – резко бросил я, чувствуя как растёт возмущение и не имея сил унять его.

Ввалились, да, да, именно ввалились, а не вошли, в канцелярию развеселые сержанты, не состоявшиеся разводящие, дежурный по роте, дежурный по КПП…

Они были явно не «слегка выпимши», да ведь юность, да ведь не знание меры… Вот и явно лишку хватили, хотя и грамма нельзя на срочной службе пить спиртного вообще, а перед караулом особенно.

– Как вы посмели, перед караулом? – спросил я, стараясь держать себя в руках.

Они бормотали что-то, мол, не пьяные, только пригубили. Есть железное правило, с подчинёнными, которые в пьяном виде, никаких разговоров – сразу на гауптвахту, а уж когда протрезвеют, можно и поговорить. Права у меня дисциплинарные были комбатовские – ротный имел право на трое суток посадить, а комбат – на пять.

Я скомандовал: «Смирно!» и объявил по пять суток. И тут один из них что-то вякнул непонятное. Я не разобрал, но подошёл к нему и решительно сорвал с погон сержантские нашивки.

– С этой минуты вы рядовой!

Неосмотрительный поступок – лишить сержантского звания мог только командир базы. Это потому, что денежное содержание у сержанта выше, чем у рядового. Мелочь, но при советской власти каждую копейку считали в этаких вот вопросах. Даже, кажется, не командир базы право разжаловать имел, а испрашивал на то разрешение в соответствующем управлении Главного ракетно-артиллерийского управления (ГРАУ).

Остальные пьянчужки несколько присмирели, но ненадолго. Я вызвал машину – смешно сказать вызвал, да и машину – тоже. По штату в роте должны были быть два Газ-69 (тогда Уаз-469 было ещё не так много, и не всюду их давали). Но «газики», разумеется, оказались у базовского начальства, поскольку там по штату был только один Газ-69 у командира. А роте выделили два старых ЗИСа, именно ЗИСа, а не ЗИЛа, то есть далеко не новьё, а старьё полнейшее.

Но, тем не менее, я вызвал этот самый ЗИС, который после развода должен везти караул в караульные помещения, находящиеся на периметре охраны. Так называлась полоса между охранно-заградительным заграждением внешним и проволочным внутренним. Она как бы окаймляла техническую территорию с производственными цехами и складами. По ней и проходили часовые, неся службу по охране объекта.

Посадили этих весёлых ребят в кузов, оборудованный для перевозки людей, и повезли в караульное помещение того караула, который предназначался для охраны объектов на хозяйственной территории. Там и располагалась гауптвахта с двумя или тремя камерами, одна из которых была одиночной – классика жанра того времени.

Сержантов отправил, но что же теперь делать? В каждом карауле по два разводящих. Караулы большие. Меня всегда удивляло, как это в дивизии, дислоцировавшейся в Калинине, ставили начальниками караулов, в которых было всего два поста, обязательно офицеров? Не доверяли сержантам… А тут по существу караул численностью в целый взвод, а назначали сержантов из числа заместителей командиров взводов. В основном так было – один раз заступал командир взвода, в то время старшина сверхсрочной службы, а два раза его заместитель, ну и так далее. А здесь получилось так, что один командир взвода был отпущен на выходной и уехал в соседнюю деревню. Вызывать не имело смысла – он вполне мог на законных основаниях быть «выпимши». Ну а второй, тот который и встретил меня этаким вот докладом, был командиром взвода, который почти целиком заступал в караул по охране технической территории.

Не стал я его посылать не с его подчинёнными и рискнул назначить командира отделения. Вот его я запомнил, во всяком случае, фамилию. Это был сержант Крамсаев.

Приказал всех пьяниц поместить в одну, первую камеру и ни в коем случае не открывать нары, которые пристёгивались к стене на день.

Ну и дальше приступил к тому, что положено по распорядку. Провёл развод караулов, сменил старого дежурного по части, сходил в солдатскую столовую и снял пробу. Затем, естественно, отправился во второй караул, посмотреть, что там делают арестованные пьянчушки.

Каково же было мое удивление, когда я увидел их разгуливающими на улице, возле караульного помещения. Покурить вышли.

Отправил их в камеру и предупредил Крамсаева, что если ещё раз выпустит, посажу к ним – каково в клетушке под винными и прочими парами.

Я оценил обстановку, как мне казалось, правильно. Что за этакий хамский выпад? Ведь они поставили нового командира, только что принявшего дела и должность в очень и очень сложное положение. Коллективное пьянство – командира уже по головке начальство не погладит. Все из разных взводов – а в этом случае ответственность мгновенно поднимается на ступень выше. Были бы из одного взвода, взводному по первое число, ротному поменьше. Но таков порядок.

Все это понимали. Известны случаи, когда назначали в развёрнутой полнокровной дивизии командиром одной из рот, прямо скажем, не очень хорошего человека. Командиры взводов на первой же итоговой проверки его снимали. Как? Очень просто. Перед стрельбой вымучивали и взвинчивали свои взвода настолько, что они стреляли на двойку. Ведь упражнения стрельб были сложными – при их разработке учитывалось и то, что стрельбы не боевые – не такие, к примеру, ротные учения с боевой стрельбой. Потому и нормативы жёсткие. Три взвода получали двойки – ротного снимали. Да и порой от комбатов так избавлялись. Нет не от требовательных – требовательных, но справедливых уважали, а именно от таких, с которыми каши не сваришь.

Понял я, однако, что не свалить они ротного хотели – какая им разница, кого пришлют. Я ведь себя ещё никак не проявил. Просто хотели во-первых проверить на прочность, во-вторых, чтоб получил нагоняй и стремился не обнародовать некоторые нарушения дисциплины. Ведь вполне естественно сокрытие подобного нарушения давало возможность избежать неприятностей.

Вот тут уж действительно, кто кого – правда, конечно «по умолчанию».

Через некоторое время я снова пришёл в караул – сделать это можно было быстро – от штаба части до него метров сто или сто пятьдесят, не более. И снова та же картина – разгуливали пьянчужки.

И вот тогда я вызвал в караул старшину Чумакова, который как оказалось, вернулся уже домой вполне трезвым и готовым к делам боевым. Он сменил сержанта Крамаева. Мы водворили всех в первую камеру и по примеру, распространившемуся в армии от гарнизонных гауптвахт, что были в Прибалтике, налили воду на пол – чуточку совсем, по щиколотку, чтобы и обувь сильно не замочить, и чтобы сесть на пол арестованные не могли. Я в своей службе только дважды такой метод использовал и оба раза в случаях исключительных. Но тут вопрос стоял остро – либо сломлю разгильдяев, либо они сломят меня. Далеко не всегда можно было действовать словом или с помощью комсомольской организации. Крамсаева, конечно, сажать в несколько уже душную камеру не стал. Отправил в роту.

«Узники» мои понимали, что нелегко наказать сразу пятерых сержантов – кто ж позволит, особенно всех лишить сержантского звания. Я же понимал, что столь суровый метод можно использовать только раз, сославшись на то, что не увидел в этом ничего особенного, на гарнизонных гауптвахтах специально первая камера устроена так, что пьяные сразу становятся трезвыми.

Старшина Чумаков был, когда я принял роту, командиром требовательным, жёстким, да и телосложением крепок. Он выполнил всё, что предписано. А предписал я не выпускать их до моей смены – вполне естественно, что новый дежурный, который меня сменит, прекратит это моё безобразие.

Но просидели они только до утра. Не ведал я тогда, кто стукнул замполиту части, в то время майору, а позднее подполковнику Быстрову, только он примчался туда утром и очень, очень сильно обижался на меня за такой неразумный поступок. Сержантов выпустили, они отправились в роту. А потому, когда я зашёл туда, через открытое окошко случайно услышал их разговор. А он был прост:

– Всё ребята – тут не забалуешь. Ну её к дьяволу эту вадяру, если потом всю ночь стоять в камере…

Как я и предполагал, замполит майор Быстров, да секретарь парткома майор Зайцев на меня пообижались, пообижались, да и оставили в покое – всё же «молодой офицер, неопытный». К слову сказать, командир базы меня м вовсе не ругал, а напротив, поддержал лишение звания сержанта, с которого я сорвал лычки.

Вскоре стало понято, что всё-таки в какой-то мере ситуацию переломил. Противники подобных методов не понимали и понимают, что далеко не всегда можно добиться даже очень интенсивной индивидуальной воспитательной работой. Немало таких людей, которых ничем не проймёшь. Ну, посидели бы они на гауптвахте пяток дней. А что там – прогулки положены, перекуры – тоже. В карауле, порой, не легче. Питание из ротной же столовой, ну почти как для подопечного знаменитого Шурика – хоть и без шашлыка, но с компотом.

Бывали случаи, когда только нестандартным действием, причём самым решительным образом можно было переломить ситуацию. Главное при этом сохранить справедливость, что наказанные знали, что с ними обошлись хоть и круто, но справедливо. Ведь они нанесли вред боеготовности – пришлось подыскивать замену и ставить в наряд вместо них менее опытных младших командиров, даже ефрейторов.

Повторяю, такое я учинил ещё только один раз незадолго до назначения в Куженкино, когда командовал ротой в дивизии, дислоцированной в Калинине. Дивизию развернули до полного штата. В восьми ротах из девяти, кадровыми офицерами были только ротные. Остальные все из приписного состава. Ротный начальником караула не заступает – это удел командиров взводов. А где их взять?

Развертывание дивизии проходило по плану – подъём по тревоге, выдвижение в районы сборы, получение обмундирования, снаряжения, оружия, а затем марш в знаменитый Путиловский учебный центр, и там три с небольшим недели боевая подготовка, итог которой проверяется на учениях. А во время боевой подготовки мы оказались включёнными в график несения караульной службы. И самым сложный караул был гарнизонным, где средь других постов был пост на гауптвахте.

Меня назначили начальником караула столь внезапно, что я даже не успел получить своё табельное оружие… Кобура была на ремне, но была пустой.

Мотострелковая дивизия до полного штата! Это в то время почти 16 тысяч человек. Призванными оказались разные люди. И вот ночью вызывают меня на гауптвахту… А там здоровяк, весь в татуировках, да с автоматов в руках. Часовой из приписного состава, такой какой-то мягкий и скромный мужичок, выпустил этого громилу из камеры, а тот выхватил у него автомат и стал всех пугать. Я пришёл… Что делать? Он поздоровее меня гораздо. Рядом с оружием никого нет, да и не стрелять же на гауптвахте – мало ли что произойдёт. Ещё подходят к гауптвахте, слышал его речи – мол, эту вашу Родину я… и далее непечатно. Ну и о том, что сидел, и море покалено. Я понял, что если дам слабинку, всё – он меня же на мушке продержит, сколько захочет, а если шаг в сторону, и очередь может дать из автомата.

Я вошёл со словами:

– Да тебя за такие слова о Родине прикажу расстрелять. И никто мне слово не скажет, даже наградят… Приказов не знаешь?

И, обернувшись:

– Смена, ко мне, заряжай!

– Да ты права не… права не…

Наверное, хотел сказать, мол, права не имеешь…

– Смирно! – гаркнул я.

Он вытаращил на меня глаза, даже чуточку подобрался – команда «смирно» испокон веков мистически действует в России – я же знал, как начальник караула поручик Марин 11 марта 1801 года продержал в строю весь караул, когда заметил, что солдаты, почуяв неладное, хотели идти спасать Императора Павла Петровича. Тогда об этом говорили, похваливая поручика, тогда убийства царей, увы, порой за благо почитали.

И тут тщедушный мой часовой рванулся вперёд и выхватил у верзилы автомат. Я взял его автомат – кобура-то была пустая.

– Ну а теперь марш в первую камеру! Иначе, – и передёрнул затвор.

Один патрон выпал, значит, верзила этот имел спьяну серьёзные намерения. Поставил автомат на боевой взвод.

Ну и водички на пол. И до утра режим наибольшего благоприятствования для отрезвления.

Утром этот верзила был трезв.

Там всё обошлось нормально. Комендантом был прибалт подполковник Пиекалнис, с которым я был немного знаком по стрелковой команде, когда ещё в сборной СВУ участвовал в различных первенствах. Да и запомнился он мне на государственных экзаменах в Московском ВОКУ – проверял наш взвод по огневой. Да так проверял и нервировал, что из 23 кандидатов на диплом с отличием осталось у нас только шесть человек. Меня-то волнения уже не брали – опыт соревнований действовал, а многие просто терялись и мазали нещадно.

Но я несколько отвлёкся.

Пожурили меня – отчего ж не журить, в целом то я был согласен, что применил метод запрещённый. Но ведь помогло. Долго не было случаев употребления спиртных напитков, потому что о том, что ротного ругали, знать не положено, да и не узнал никто. Но вот откуда об «узниках» первой камеры узнал замполит, очень меня интересовало.

И не только тот случай, но и многие другие почему-то становились достоянием замполита или секретаря парткома базы раньше, нежели я решал, докладывать о них или нет.

Наконец через месяц после меня в роту прибыл заместитель командира по политчасти лейтенант Сергей Головлёв. Он тоже вскоре заметил, что утечка информации у нас идёт довольно сильно.

Что делать…

И предложил я хитрую комбинацию. Примерно уже определилось, кто бы это мог, по нашему, «стучать», а по партийному давать партийно-политическую информацию. И тогда выбрали с замполитом фамилию солдата из другой полуроты, находящегося как раз в отпуске за успехи в боевой и политической. Назовём его, скажем, Петров. Ну и когда подозреваемый зашёл в канцелярию роты, мы, как бы продолжая разговор, стали обсуждать, будем ли докладывать о том, что рядовой Петров накануне напился и даже дебош устроил. У подозреваемого нашего старшины – ушки на макушке.

Ну а мы решили не докладывать, то есть, значит, скрыть от командования базы такое тяжкое нарушение дисциплины. Старшина задал какие-то вопросы, покрутился возле нас и скорее на выход.

Прошло немного времени и… звонок майора Быстрова…

Вкрадчивый такой голосок… О том о сём спросил, а потом:

– Как вы наказали рядового Петрова и почему не доложили мне о происшествии?

Традиционно за роту отвечал заместитель командира базы по политической части, а потому докладывать о происшествиях положено было ему, чтобы не отвлекать полковника Тополева.

– Петрова? – переспросил я. – Так он же у нас в отпуске, как отличник и примерный солдат.

Вот и всё, на этом бы остановиться… Но я ликовал…

– Вычислили мы вашего стукача, товарищ майор…

О, как же он снова обижался… Так обижался. Кричал, что это не стукачество, что это и есть партийно-политическая информация. Ну а я отмалчивался, посмеиваясь вместе с Сергеем Головлёвым, до которого доносились вопли из телефонной трубке.

Ну что же, вычислить вычислили – надо меры принимать. Нет, я наказывать информатора не собирался. Эта порочная система докладов не им выдумана, к тому же он секретарь парторганизации.

Помню, отлично помню его фамилию. Но не называю. Командиром взвода был совсем не плохим, одним из лучших. Ну, может слишком старательным был информатором?! Правда, мы специально придумали с Головлёвым ЧП, из ряда вон выходящее. Так что сработало – он мог просто побояться не донести. Вдруг да без него Быстров узнает!?

К счастью, осень была – пора отчётно-выборных партийных собраний. Но мы даже и заикнуться не успели с моим замполитом о перевыборах. Быстров с Зайцевым дали прямое указание – избрать прежнего секретаря!

Да, да – такие приказы отдавались порою.

Как тут быть? Ведь из штаба кто-то обязательно будет присутствовать – и наверняка будут либо Быстров, либо Зайцев. Остальные-то офицеры делом на базе занимались, а они – деятельностью, то есть неведомо чем.

Ныне время показало, что политотделы нужны, и замполиты нужны – вон штаты обязали ельциноидов политотделы ликвидировать, а у самих-то они действуют. Как-то было сообщение об участии в какой-то шпионской операции заместителя начальника политотдела одного из подразделений американского посольства. Я не помню, что за операция, но когда назвали должность, сразу подумал о глупости деятелей времён ельцинизма, или не глупости, а просто о прямом предательстве на всех направлениях.

И вот настал день отчётно-выборного партийного собрания. За несколько минут до начала в роту пришёл прокурор спецчастей Калининского гарнизона. Вот это номер, скажет читатель – что же такое произошло. Да ничего. По партийной линии, не по политической, а именно по партийной мы замыкались на базу, которую охраняли, а парторганизация базы на политотдел спецчастей Калининского гарнизона, так что были мы в одной партийной организации с прокуратурой. Ну а прокурор являлся членом какого-то вышестоящего партийного комитета или бюро. Вот и пришёл к нам на партсобрание в качестве представителя вышестоящей организации – это тоже классика жанра того времени.

Очень был достойный человек. Полковник… Фамилию не припомню, к сожалению, хотя благодарен ему за помощь во многих служебных вопросах.

В перерыве перед выдвижением кандидатуры он сказал:

– Ну что, оставляем прежнего секретаря?

– Очень нежелательно, – возразил я осторожно и пояснил, что поскольку я моложе этого бывшего секретаря не менее чем на десяток лет, сложно мне с ним работать, да и ему не просто. Командир взвода – есть командир взвода. Там проблем не возникает, но секретарь, это должность особая.

Он меня понял с полуслова и спросил, так, кого же я хочу, чтобы избрали?

– Старшину Чумакова. Молод, энергичен, да и мне с ним легче – у прежнего-то я вроде как и не авторитете – до меня одиннадцать командиров рот вылетело с треском. Рота сложная. При скольких он служил, наверное, при многих бывших. Кто я ему после этого? Очередной и недолговременный

Примерно так пояснил и был понят.

Избрали прапорщика Чумакова. И снова обиды были… Будь здоров какие – майор Быстров изволил сильно орать, Зайцев даже в роту прибегал, свою обиду высказать.

Но дело сделано. Снимать с выборной должности не снимали, а переизбирать сразу тоже было сложно. Зато у нас теперь в роте сколотилась неразрывная троица – выступали всегда в унисон и друг на друга не капали, как иногда бывает. Мне и Чумаков, и другие старшины рассказывали, что частенько прежде удавалось политработникам вбивать клинья в отношения командира роты и замполита, а потом и съедать их по очереди.

Зачем всё это нужно было, так я и не понял – заточены что ли были на съедание. Точнее, есть одно объяснение. В то время только лишь открылось Новосибирское высшее общевойсковое политическое училище. Пошли в войска подготовленные ребята. А до той поры политработники после того как Жуков училища многие разогнал, попадали на эту работу из числа бесперспективных командиров. Просидел на взводе лет 9, получил с трудом роту, ну и там ещё почти столько же… Куда девать такого карьериста – в пропагандисты полка, чтоб майора получил. Ну а дальше как? Нужно искать должность с категорий подполковник. Таким вот образом и Быстров попал в Куженкино – около 10 лет командиром артиллерийского взвода был, затем почти столько же, если не больше, батареей командовал. За майорским званием в пропагандисты артиллерийской бригады пошёл. Ну а потом уж его за званием подполковника в Куженкино двинули.

Ну а с прокурором, присутствовавшим на собрании, состоялся у меня в тот день очень важный разговор, который потом повлиял и на положение дел в роте. Напомню – рота была не простой. Пять взводов! Четыре стрелковых и один – вожатых караульных собак. Два отдельных отделения – охранно-заградительной сигнализации и хозяйственное, ну и далее по мелочам – своя санчасть, своя столовая, свои повара, свои склады – вещевой и продовольственный. Численность общая личного состава 240 человек. А во взводе караульных собак ещё по штату около полусотни четвероногих наших помощников.

Я сейчас не могу с точностью передать этот разговор, но смысл был в том, что все происшествия, которые случаются в частях и подразделениях начинаются с небольших нарушений дисциплины, на первый взгляд незначительных. Помню точно, что я коснулся положения дел в дивизии, из которой прибыл в Куженкино:

– Думаете, там воинских преступлений нет? Скрывают, стремятся замять.

– Мне это известно, – сказал прокурор.

– И мне здесь не дадут действовать по закону. А распущенных солдат немало. Прежде всего, хочу изжить дедовщину!

Прокурор обещал помочь и дал свой телефон:

– Если нужно будет применить закон против отпетых негодяев, звоните прямо мне. Только семь раз отмерьте!!! Не думайте, что военная прокуратура жаждет только сажать и сажать. Но и попустительства быть не должно, иначе вас здесь с вашим заместителем по политчасти сомнут.

Сказал он и о том, что известно ему положение дел и в этом гарнизоне и в соседних. Применять же суровые наказания, связанные судом военного трибунала, нужно всё же тогда, когда исчерпаны все остальные средства воздействия.

 

Продолжение следует.

—
Николай Шахмагонов