Куженкино в разливах Шлины (глава третья)

Будни ротные

Вступил-то я в командование 417-й отдельной местной стрелковой ротой, как уже упоминал, через пять суток после прибытия в часть, но ротное хозяйство оказалось в таком запустении, что акт приёма и сдачи подписал лишь спустя полтора месяца.

Старый ротный капитан Крбкова (имя отчество заабылось), что-то устранял, что-то восстанавливал. Затем ему пришлось-таки отправиться к новому месту службы – на дослуживание отправили, он был капитаном, да в годах, негодных для продвижения. Его жена ещё некоторое время оставалась в части и поскольку работала в каком-то хозяйственном подразделении штаба, бегала за мной с актом, уговаривая подписать его, но, вынуждена была, используя связи, пополнить недостачу имущества.

А как я мог подписать акт? Ведь хоть и невелика в то время была в денежном выражении материальная ответственность, но при любой проверке выявили бы недостачу и вычли бы треть оклада. Да и не только в том суть. Ведь если числится имущество, которого нет, могут возникнуть вопросы, куда оно подевалось.

Вполне естественно капитан Крбков вместе с не слишком добросовестным старшиной не продали имущество, не расхитили. Часть пришло в негодность. Выкинули, но акт не составили. Словом, распустили не только роту. В полном забвении оказалось и ротное хозяйство, а было оно, это хозяйство, далеко не таким как в обычной роте. В чём-то могло равняться полковому в миниатюре. Если же взять кадрированный полк и исключить из сравнения боевую технику, даже совсем не в миниатюре.

Только оружие в роте и было в полном порядке. Но так ведь в Советское время хищение на оружейных складах и складах боеприпасов практически исключалось. Теперь, когда показывают фильмы о войне на Кавказе, невольно ужасаешься – не только стрелковое вооружение, но и переносные зенитно-ракетные комплексы нередко воровали… А при Советской власти украсть могли только какое-то имущество или продовольствие, причём, ухитрялись всё это списывать и если успевали, то и не попадались.

Конечно, приём хозяйственных дел отвлекал и раздражал, но… он был необходим. Я добился замены старшины. Вместо старшего сержанта сверхсрочной службы Артазеева назначил старшину сверхсрочной службы Чумакова. Поменял их местами. Артазеева назначили командиром взвода, которым командовал до назначения старшиной Чумаков.

Примерно через месяц после меня прибыл в роту замполит лейтенант Сергей Головлёв. Только к сожалению, военного образования у него практически не было… За плечами служба в знаменитом Кремлёвском полку, затем курсы младших лейтенантов и… вот назначение. Перед назначением присвоили лейтенанта, всё-таки замполит.

Так что полнокровное, базовое военное образование во всей роте было только у меня.

Причём это как оказалось, большая редкость. Мой предшественник тоже училища не оканчивал. Правда, перед ним был кремлёвец, о котором даже легенды складывали. Он привёз с собой шашку и на местных парадах-демонстрациях вышагивал с нею перед строем роты… Продержался он чуть больше года, мой предшественник примерно столько же.

Оказалось, что кадровик дивизии, направлявший меня сюда, нисколько не преувеличивал. Ротных командиров начальство базы «съедало» довольно быстро. Почему? Тогда мне это было ещё непонятно. Однако, методы «поедания» кое-какие уже были раскрыты. Сначала ссорили командира роты с замполитом, затем с помощью замполита съедали ротного, а уж потом и самого замполита. Ради чего? Вот это на первых порах оставалось загадкой.

С Сергеем Головлёвым мы сразу договорились, что будем держаться вместе при любых обстоятельствах, и когда кто-то из начальства попытается потихоньку настраивать его против меня, а меня – против него, не поддаваться на этакие дешёвые провокации.

Заместитель командира базы по политической части майор Борис Дмитриевич Быстров прибыл незадолго до нас. Прибыл он из артиллерийской бригады, которая дислоцировалась в Калинине в соседнем городке со штабом дивизии. В бригаде он служил пропагандистом, то есть сидел на майорской категории. Видимо, приехал на базу боеприпасов, чтобы получить звание подполковника. Потом уже удалось узнать, что и пропагандистом он стал, что бы получить майорское звание.

Старшее командование шло в то время навстречу людям. Изыскивались возможности сделать так, чтобы не увольнять людей в званиях младших офицеров.

Методы у Быстрова были свои, официально осуждаемые, но крайне живучие в войсках. Методы простые – насаждение в подразделениях стукачей. Причём, организовал дело так, что стукачи из солдат и сержантов стучали на всю роту, а стукачи из числа сверхсрочников, кроме того и на командира и замполита роты.

Была и ещё одна особенность службы в Куженкино. Там исключалась всякая возможность флирта. Во-первых, я приехал с женой, а когда жена рядом, мыслей идти куда-то не возникало, хотя, конечно, похождения в Калинине сыграли свою пагубную роль – я перестал относиться к возможным влюблённостям так, как относился раньше, словно кто-то спустил с тормозов…

Да и не забылась ещё Галина, моя как бы завершающая жизнь в Калинене пассия. Долго не забывалась она. Через некоторое время после приёма роты мне довелось побывать в Калинине, кажется на партактиве…

После партактива все офицеры-куженкинцы отправились на вокзал. Я же сославшись на то, что надо заглянуть в полк, на старое место службы, просил передать, что приеду утром, к началу рабочего дня. Для командира роты это самое начало весьма расплывчато. Подъём у солдат в 6.00. Развод на занятия как правило в 8.00. Одним словом, самое позднее, когда надо быть на службе именно 8.00. Ну и автобус из города Бологое к проходной посёлка приходит как раз к этому времени.

Остался же я, чтобы повидаться с Галиной. Спешил в военный городок и думал: только бы была на месте.

Она не ожидала моего приезда, была необыкновенно рада. Отпросилась с работы, и мы поспешили в ту самую квартиру, в которой я снимал комнату до перевода.

Посидели за столом, успели побыть наедине в той самой комнатке, в которой провели немало приятных часов. Но настал час расставания. Я ещё утром наметил скорый поезд Москва – Ленинград, который останавливался в Калинине и на котором до города Бологое ехать менее двух часов.

Через Калинин это поезд проходил уже за полночь. В Бологое прибывал рановато. Но ничего не поделаешь – позднее поездов уже не было, ведь между Ленинградом и Москвой они ходили и ходят с таким расчётом, чтобы в конечный пункт прибывать к началу рабочего дня.

Значит, в Бологое они останавливались в период с 2 до 4 часов утра.

И вот примерно в 2 часа ночи я заказал такси. В Калинине, в одном в ту пору из немногих городов, заказы такси были отработаны великолепно. Уже через пять, максимум десять минут после звонка машина с шашечками прибывала к подъезду, потому что в каждой был установлен радиотелефон.

Прощание было нелёгким… Галя уже поняла, что «у судьбы нет для нас больше шанса».

Когда я впервые услышал эту песню, великолепно исполняемую Ириной Линд, сразу вспомнил те минуты прощания.

 

…В этот поздний, неласковый час

У судьбы нет для нас больше шанса.

Что тебе до моих грустных глаз,

Отзвучали аккорды романса.

 

И запомнил, запомнил Галину в окне, когда машина, проехав вдоль дома, и уже по дорожке вдоль другого дома взяла направления на проспект, продолжение главной улицы Калинина. Августовская ночь была тёплой, окно раскрыто настежь. И её силуэт на фоне открытого окна. Свет она погасила, чтобы лучше видеть увозящую меня машину. Вот уж точно сказано: «Что же сердце так глухо заныло».

Ну и конечно:

И кружится моя голова

От жестокого слова – всё было, было.

 

Да, всё уже было, было, было и воротиться не могло, хотя те минуты я ещё плыл по реке любви между двумя берегами.

Да собственно была ли та река рекой любви в полном смысле этого слова? Любовь к жене? Какой она была у меня? Знал ли я, что такое любовь? Понимал ли? Уезжал из Калинина с болью в сердце, но приехал к жене, и вроде отпустило.

 

Постепенно входил в ритм жизни части.

Случались курьёзы. Были в штате роты три девицы – две в столовой в должности поваров и одна – ротный писарь. Наши с замполитом жёны сначала не знали об этом, но как узнали… Это надо было видеть. Буквально напали на замполита части. Убрать девиц из роты – и всё тут.

Подливало масла в огонь то, что в роте, когда я её принял, канцелярия – довольно просторная комната – была разделена перегородкой деревянной, фанерной кажется. Так что получался небольшой кабинет у ротного – стол письменный параллельно окну, другой, перпендикулярно к нему поставленный, за которым девица и сидела. Ряд стульев. Диванов не было, правда. А вторая половина – просто комната неведомо для чего. Предбанник. Там художники оформлением занимались, командиры взводов собирались в перерывах между занятиями. Причём всё, о чём говорилось в кабинете, там было слышно. Кабинет замполита был в другом месте.

Так вот жёны наши решили, что опасность девиц слишком велика для нас – их мужей. Как бы не соблазнились подчинёнными. Конечно, примеры налицо – у меня во всяком случае. Медсестра в Калинине! Но, это ж случай из ряда вон… Да и она ни в каком подчинении не было. Я командир роты в 420-м гвардейском Севастопольском мотострелковом полку, она – медсестра в медсанбате дивизии.

Да и девицы в роте интереса не представляли. И не могли в любом случае представлять – они же не где-то в гражданском учреждении, они наши подчинённые – они в роте… Тут уж флирт никак не поощрялся.

Майор Быстро посмеивался, говорил, что не может изменить штат подразделения, но, в конце концов, барышню-писаря убрали в санчасть — переквалифицировали, а поварихи так и служили, пока контракт не закончился.

Вскоре нам с женой и дочерью дали квартиру в новом кирпичном пятиэтажном доме на четвёртом или пятом этаже. Мы в той квартире прожили очень недолго, а потому и не запомнился этаж. Квартира была двухкомнатной, со всеми удобствами. Только горячей воды не было – приходилось включать газовый титан.

К каждой квартире полагался маленький сарайчик во дворе. Длинное приземистое здание белого кирпича было разделено на небольшие запирающиеся боксы для хранения всяческой утвари. Ведь у многих были земельные участки в ближайших окрестностях. Даже, по-моему, и у некоторых офицеров.

Ну а рота продолжала меня понемногу испытывать. Причём, порой, очень и очень забавно.

Заходит как-то в канцелярию роты заместитель командира четвёртого взвода старший сержант Балаширин Ширинов, кладёт на стол какие-то очень хорошие сигареты, иностранные, и говорит:

– Товарищ лейтенант, четвёртый взвод будет первое место?

Ему, азербайджанцу, бакинцу хотелось, чтобы взвод был впереди, хотя служить оставалось немного – ну, просто хотелось и всё. Ну а сигареты? Я тогда покуривал, правда, поначалу немного.

Ну что было делать? Отчитать за «взятку», наказать? Смешно, да и только. Я взял пачку со стола, спокойно раскрыл её, достал сигарету и закурил, храня молчание. Пачку на стол положил. А потом сказал:

– Нет, Балаширин, не будет. Первое место в роте у нас занял первый взвод! Всё по-честному.

– А четвёртый взвод? – спросил он.

– Четвёртый взвод, тоже на совершенно законном основании, заслужил второе место.

Пачку подвинул к нему, предложил:

– Садись, закуривай. Поговорим о службе.

 

Места в окрестостях части были совершенно удивительными. Грибов, как говорят, косой коси.

Мы с замполитом приноровились, отправив в караул полуроты, ходить в лес за грибами. Возвращались как раз к прибытию той полуроты, что закончила службу в суточном наряде и карауле.

 

 

 

Между тем, приближалась итоговая проверка роты за весь учебный год, который продолжался с 1 декабря 1770 года по конец сентября 1771-го.

По-разному тогда звали такие вот проверки. Кто-то упорно именовал их инспекторскими. Возможно, когда-то так они и назывались в соответствующих документах. Впрочем, я над этим не задумывался. Проверка и проверка. С подобным мероприятием уже успел познакомиться ещё в 1-й отдельной бригаде охраны МО СССР.

Но теперь у меня была в подчинении рота, и непростая рота!

Конечно, казалось бы, какой с меня спрос? В августе только принял роту. А проверка в октябре. Около месяца командовал, ну, может, чуть больше. Но в армии существует порядок, давным-давно заведённый: принял офицер подразделение или часть, или даже соединение, и с момента подписи акта о принятии, а точнее даже с момента представления командира подчинённому ему воинскому формированию любого ранга, он за него отвечает полностью.

Да и может ли быть иначе? Ведь если завтра в бой, кому доказывать, что вот только принял, ещё не разобрался, что к чему. Противнику? Нет, противнику нужно приводить свои доказательства умелой организацией боя, достижением победы в бою.

Конечно, все же люди, все, как говорится, человеки. Не думаю, что если подразделение показало бы очень плохие результаты, то командира сразу бы сняли. Что там говорить – справедливость всё же негласно торжествовала. Учитывалось, сколько данный офицер командует той же, к примеру, ротой.

Командир части инженер-полковник Лорис Константинович Тополев собрал специальное совещание, посвящённое проверке. Назначил офицеров базы в комиссию, распределив между ними, кто и какие предметы проверяет.

Ну что там проверять? По политической подготовке, конечно, специалистов предостаточно, но там всё на себя взяли заместитель командира базы майор Быстро и секретарь парткома майор Зайцев.

Им это ещё было в охотку. Недавно оказались на, в общем-то, ответственных должностях, если принять во внимание важность самой базы боеприпасов, в которой и хранение было и производство некоторых изделий, кажется, даже с грифом секретности.

Но, что тот, что другой понятия не имели, как общаться с рабочими и служащими, особенно, конечно, с рабочими, а потому частенько торчали в роте, или, в крайнем случае, в военно-пожарной команде, страшно мешая работе. В последующих главах я расскажу, как одно из таких торчаний привело к чрезвычайному происшествию с трагическим исходом.

Но не будем забегать вперёд.

Проверка проходила по всем дисциплинам. Но тут надо сказать, что, порою, проверяющие сами не знали, что и как проверять. Одно дело офицеры, окончившие Тульское инженерно-артиллерийское училище с богатыми традициями, мощным профессорско-преподавательским составом, училище не какое-то там Ярославское финансовое, над которым вплоть до эпохи демократии посмеивались, точнее над теми, кто в то время поступал туда. Теперь в училище это поступить практически невозможно.

Много позже, уже военным журналистом, в Тульском училище мне довелось побывать. Я сделал большой очерк для журнала «Советское военное обозрение» и материал для отдела литературы и искусства «Красной Звезды». Специально для газетного материала даже провели экскурсию в Ясную Поляну, в музей Льва Толстого.

Так вот одно дело офицеры с базовым военным образованием и совсем другое – двухгодичники. Были и такие в части. Не все фамилии помню, да если бы и помнил, не очень корректно называть.

Однажды заступал в наряд дежурным по части молодой офицер двухгодичник. Это что за явление природы? Очень простое. После института с военной кафедрой призывали на службу, на два года. На службу в лейтенантском звании.

Пришёл этот молодой лейтенант производить развод караулов и суточного наряда. Посидели мы с ним в канцелярии роты, поговорили о том, о сём. Мне бы спросить, знает ли он вообще, что такое развод караулов? Не догадался. Просто не подумал, что надо что-то пояснять.

И вот выстроились на небольшом плацу перед входом в казарму роты два караула, суточный наряд по роте, суточный наряд по контрольно-пропускному пункту (КПП) части и по КПП гаража. И, конечно же оркестр.

Точно в определённый распорядком час дежурный вышел на плац. Начальник первого караула подал команду:

– Смирно! Для встречи с фронта, на кра…ул!

То есть всем, думаю, понятно, прогладывается при команде «на караул» буква «а», ну и получается как-то эффектнее.

Да и сама команда более соответствует истине, поскольку в роте на вооружении карабины. Это если караульные автоматами вооружены, то по такой команде достаточно резко, даже с хлопком положить руку на цевьё автомата. А тут реально, карабин берётся в то положение, что определено уставом.

Начальник же караула, если он срочной службы, сам оружие в положение «на кра-ул» не берёт и идёт четким строевым шагом навстречу дежурному. Тот тоже, в свою очередь, вышагивает на середину плаца.

Дежурному достаточно приложить правую руку к головному убору, левую прижать по швам, да так и идти. Главное, что солдаты всё это знают, видели не раз. Да и в основном офицеры, хоть и были почти все инженер-майорами, инженер-капитанами и так далее, строевую выправку имели. В то время, о котором рассказываю, звание ещё именовалось именно так – «инженер-майор», а уже потом сделали наоборот «майор-инженер».

Так вот наш новый дежурный, двухгодичник, двинул строевым шагом с приложенной к головному убору правой рукой… Тут всё правильно. Но левую-то, левую не прижал по швам, а отмахивал ею, словно шёл походным шагом.

Кто-то скажет, мол, подумаешь, какой пустяк. Ан-нет. Вы бы посмотрели на лица солдат, да, да, простых солдат срочной службы. У всех без исключения щёки задёргались. Вот так оно в армии – один раз офицер сделает какую-то несуразицу, и потом долго приходится ему отрабатывать свою реабилитация и освобождение от иронии и насмешек, хоть и не вслух делаемых, но иногда достаточно заметных со стороны.

Есть причины, которые не позволяют назвать фамилии офицеров, попадавших в курьёзные случаи. Если офицер через два года уволился, ну и ладно, а если подал рапорт и остался служить, думаю, уж научился всему тому, что необходимо в строю и вне строя, если на тебе военная форма.

Так что проверка, порой, превращалась в некоторую кукольную комедию. Знаете откуда фраза? Из воспоминаний одного офицера Екатерининских времён. Он рассказал, что после ухода в мир иной Потёмкина, многое стало разваливаться в России – Екатерина-то уже была не та, часто болела, выпускала из руку бразды правления. И служба в гвардии постепенно превращалась «в кукольную комедию». Уточним, в гвардии!

Но я снова отвлёкся. Со строевой подготовкой всё ясно. По огневой подготовке – тут уж конкретика.

Проверка знаний оружия, умение быстро разобрать и собрать карабин, не сложна. Все офицеры в своё время учились этому, правда, в училище, конечно, были не карабины, а автоматы, но обучившись работе с автоматом, не трудно обучиться и необходимым действиям с карабином.

Но было и упражнение учебных стрельб!

Представьте, рота располагала своим стрельбищем. Предельно простеньким, но своим!

Дорога до стрельбища была необыкновенно живописной. Шли сначала мимо стадиона, что с тыльной стороны ротной казармы, затем по лесной дорожке. Автомобиль там, может, и не мог пройти, но на велосипедах и мотоциклах жители окрестных деревень без всяких пропусков на хозяйственную территорию приезжали.

По этой дорожке мы шли до железнодорожной насыпи. Это была нормальная, вовсе не узкоколейная, но всё же в одну колею дорога, в ту пору не электрифицированная. Тепловозы таскали составы. Она вела от крупного железнодорожного узла Бологое через станцию Куженкино-1 на Осташков, то есть к истоком Волги.

На насыпь мы не забирались. Поворачивали к деревянному пешеходному мосту через реку, а затем уже пересекали железную дорогу по противоположному берегу под железнодорожным мостом.

Ещё немного, и мы на стрельбище. Оно представляло собой широкое прямоугольное поле, врезающееся в лес. Видимо, вырубка была когда-то произведена специально для оборудования стрельбища.

Там уже удалось провести несколько тренировок по выполнению упражнений, определённых курсом стрельб для местных стрелковых войск.

Когда я впервые увидел стрельбище, нашёл там едва обозначенный огневой рубеж, да блиндаж в поле, в который забирались те, кто показывал мишени.

Не слишком безопасный, почти что дедовский способ, но другого не дано, да и не было никаких эксцессов. Ведь тот, кто показывал мишени, понимал, что выход из блиндажа возможен только по команде. Ну а команда давалась по полевому телефону.

Звонок и команда: «Показать мишень!». Через определённое количество секунд: «Убрать мишень!»

Затем, команда стрелявшей смене: «Встать, оружие к осмотру!»

Ну и на исходное.

Когда оружие разряжено, солдаты все в строю, и никто не может произвести выстрела, осмотр мишеней, доклад о попаданиях.

Доклад точен, потому что количество пробоин периодически проверялось командирами и сравнивалось с теми данными, что передавались по телефону.

Примитив? Безусловно. Ведь я окончил Московское ВОКУ, училище, которое являлось показным. К нам часто приезжали различные делегации, в том числе и иностранные. На базе училища проводились показные занятия и сборы офицеров.

Хорошо было оборудовано и стрельбище в Путиловских лагерях под Калинином. Лагеря эти располагались на правом берегу Волги выше Калинина. А на левом берегу был наш суворовский лагерь Кокошки.

Со стрельбищем Путиловских лагерей связан неожиданный выбор спортивной секции.

Когда поступил в Калининское суворовское военное училище, записался в секцию плавания. Но там особых успехов не добился. Были в сборной училища сильные ребята из старших. Нас же готовили на будущее.

Но вот первый год учёбы остался позади, и мы выехали в Кокошки. В суворовском училище мы проходили по военной подготовке программу первого курса высших общевойсковых училищ, да и принимали суворовцев в эти училища сразу на второй курс. Так вот по этой программе нам предстояло уже на первом лагерном выезде выполнить два упражнения из автомата (АКМ) и одно из ручного пулемёта (РПК). Кстати, в то время аббревиатура РПК относилась к ручному пулемёту Калашникова, который состоял на вооружении стрелкового отделения. В каждом отделении один пулемётчик. Относилась такая же аббревиатура и к ротному пулемёту Калашникова. На вооружении такие пулемёты по тогдашним штатам были в пулемётном отделении роты. Два пулемёта, два расчёта.

Но в первом суворовском лагере мы выполняли упражнение учебных стрельб из ручного пулемёта Калашникова.

И вот первые стрельбы. До этого мы из АКМ стреляли только в тире, да и то холостыми. Учились «отсекать» очереди. По курсу стрельб за каждый одиночный выстрел оценка снижалась на один балл.

На первой же стрельбе я поразил три мишени тремя одиночными выстрелами.

Оценка три! Тремя патронами – а выдавалось пятнадцать – три мишени, но оценка три. Конечно, от пятёрки отнять три, будет два. Но там было оговорено, что за каждый выстрел одиночный снимается один балл, но не более двух баллов.

Тогда уже заговорили о том, что вот, мол, стрелок. Выстрел – мишень, а в итоге троечник.

Может именно на той первой стрельбе обратил на меня внимание руководитель стрелковой команды училища мастер спорта СССР по пулевой стрельбе майор Глухонький.

Он как раз подбирал ребят в стрелковую команду училища, которая потеряла при очередном выпуске лучших своих стрелков. А через год была намечена Спартакиада суворовских военных училищ в Ленинграде. Стрелкам же предстояло соревноваться в Выборге.

Вторые стрельбы. Ну, всё как прежде: «На огневой рубеж, шагом-марш!», затем: «Заряжай». Ну и жди, когда покажутся мишени. Появлялись отдельно – пулемёт и ещё две мишени. И снова та же история. Три одиночных – три мишени. Снова тройка. Офицер-воспитатель майор Степан Семёнович Соколов переживал не меньше, чем я. Ну как же так? Кто-то вообще мажет, а тут… Но ничего не поделаешь. Это уж значительно позже изменили требования. За все одиночные снижение оценки предусматривалось на один балл.

И вот, наконец, стрельбы из РПК. Только наша рота приготовилась, как показалась генеральская «Волга». Начальник училища генерал-майор Борис Александрович Костров приехал не один. С ним был какой-то незнакомый нам генерал-майор. Видимо из штаба Московского военного округа, а может и из Управления военно-учебными заведениями Сухопутных войск.

И вот тут начались волнения не только у суворовцев, но и у офицеров-воспитателей, у командира роты. Чему научили? Вот она – нежданная проверка.

Майор Соколов сразу напомнил мне про мои «любимые» одиночные.

Удивительно, но на этот раз я «отсёк» трижды по два патрона и поразил с первых очередей все три мишени. Пятёрок, помню, было маловато. Вот он, как потом часто говорили на соревнованиях, мандраж, в действии.

Построили роту. Всем, кто отстрелял на отлично, объявили благодарность. Потом отпустили на перерыв.

Тут-то и подошёл ко мне майор Глухонький.

Я его ещё и не знал. Видел много раз. Он был офицером-воспитателем в одной из рот, а уж руководство стрелковой командой – общественная нагрузка.

Спросил он у меня:

– Где так стрелять научились, товарищ суворовец.

Рассказал я, что отец ещё в детстве, когда и винтовку едва в руках держал, из мелкашки стрелять учил. Потом, когда я жил с мамой в Старице, Калининской области тоже учился. Родители то у меня развелись, когда ещё в первом или втором классе был. А в Старице было. Отец часто приезжал туда, чтоб меня навестить. Он тогда ещё не женился ни во второй и тем более ни в третий, раз, а потому много уделял внимания.

Привёл меня в городской тир, дал деньги заведующему этим тиром, чтобы, когда я приходил, выдавал мне по десять патронов для мелкашки. Именно для мелкашки. И стрелял я по мишеням, именно по обычным мишеням, а не по безделушкам из духовушки. Ну а заведующий тиром подсказывал. Так что особой учёбы не было, да и, наверное, многие способности зависят от чего-то нам неведомого.

Майор Глухонький выслушал мой рассказ и предложил прийти на стрелковую секцию. Я было начал пояснять что-то про плавание, но тут к нам подошёл мой офицер-воспитатель майор Соколов и уточнил, что сейчас для училища очень важно усилить стрелковую команду. Через год спартакиада!

Надо, так надо! О чём разговор. Конечно же, я согласился, ещё не ведая, что вот этот шаг внесёт в мою жизнь много интересного и разнообразного. Даже повлияет во многом на ход будущей курсантской и офицерской службы.

В роте умение пригодилось. Ведь коли сам стрелять умеешь, то и других легче учить.

Разумеется, я роту перед проверкой всё-таки успел натренировать.

Словом, отстрелялись первые два взвода на «хорошо». Потом и другие два им не уступили.

В целом рота сдала проверку на твёрдую четвёрку.

Уж насколько была она твёрдой, сказать теперь не берусь. Понятно, что тройку-то ставить как-то неловко. Ведь рота – постоянный резерв рабочей силы. Сколько раз поступало распоряжение командира базы выделить то взвод, то оба взвода свободной от наряда полуроты на какие-то хозяйственные дела. На разгрузку вагонов с боеприпасами, или наоборот на погрузку!

Стрельбище впоследствии мы немного дооборудовали. Построили там силами роты, конечно, под руководством специалистов в строительстве, деревянное здание. Всё же зимой появилась возможность от снегопада укрыться, или осенью от дождя.

Фотография этого деревянного домика сохранилась. Он же, думаю, вряд ли сохранился.

Итак, проверка завершилась. Незаметно подошли октябрьские праздники. А 7 ноября и 1 мая в Куженкинском гарнизоне проводились небольшие демонстрация и парад, если так можно назвать построение 417 омср и военно-пожарной команды, а затем прохождение их торжественным маршем перед командованием части. Впервые 7 ноября 1971 года прохождение проводилось под военные марши, которые играл небольшой ротный духовой оркестр.

Кажется, мероприятие это называлось всё-таки митингом.

Для кого праздник, а для кого работа. В роте как раз самая горячая пора. Правда, памятуя о наказании, которое грозит за всякие там выпивоны, попадаться на этом нарушении дисциплины никто особенно не хотел. Быстро сообразили, что пока идёт праздник, ротный может спокойно продержать пьяниц в первой камере гауптвахты и надёжно тем самым вылечить на долгое время. А уж потом только выскажут ему свои обиды «политрабочие».

Убеждение убеждением, а где-то и принуждение необходимо.

Праздники прошли без единого происшествия, правда, мы с замполитом их практически и не заметили.

Впереди была подготовка к новому учебному году, который по давней традиции наступает в войсках 1 декабря.